Приступ

Неожиданную паузу заполняют стрелки — ещё сдвоенный залп. Справа падают всадники замыкающей группы колонны противника. Они развернулись, было, для атаки. Но у них в первой шеренге густо валятся люди и кони, образуется завал. Оставшиеся в сёдлах поворачивают коней назад, на улицу, по которой пришли.

Слева кыпчаки накрывают густую толпу, пытающуюся спрятаться в доме, несущую, сжатыми в давке, и церковников, и мирян. Кипчаки бьют сбоку, под углом — крыша гульбища и крыльца оказывается недостаточной защитой: группа, тащившая митрополита, рассыпается, растворяется в визжащей, воющей от страха, разбегающейся во все стороны, толпе.

Я загляделся на происходящее на крыльце и пропустил момент атаки. Во внезапно наступившей тишине от нейтрализации звонарей на колокольне над нашими головами, после чего общий городской набат воспринимается как шорох морских волн в безветренную погоду, мимо проскакивают наши «конные копейщики». Без копий.

Ну это-то фигня. По сравнению со спешенными уланами, моторизованными гренадерами и 1-м парашютным эскадроном Королевских инженеров.

Бойцы рубят пеших, стоячих и бегущих. «Самое страшное — рука бегущей пехоты». Что и наблюдаем. Страшно? — Не-а. Отсюда, с седла, с этой стороны клинка… очень даже радостно.

Гонят противника дальше, вглубь двора, часть спешивается, выгоняют людей из главного здания и подсобных помещений. Из овчарни выскакивает вдруг мужик с отсечённой рукой, дико верещит, поливая снег вокруг кровью из обрубка, падает. А один из турманов уже лихо организует запряжку захваченных коней из митрополичьих конюшен в трофейные митрополичьи сани, люди другого начинают таскать барахло.

Лишь бы не запалили. Книги и архивы — выносить в первую очередь.

Не ожидаю сенсаций в переписке с патриаршим престолом. Мда… Но могут быть интересные подробности. Как и в общении с русскими епископами и князьями. Ещё очень любопытствую бухгалтерию посмотреть. Как у них баланс… балансируется. Приход-расход, сальдо-бульдо, скока и откуда… Оч-чень познавательная материя.

Подъезжаю к первой ступеньке. Сивко укоризненно косит глазом: «Когда ты, хозяин, погнал меня по мертвякам на площади ходить — я терпел. Но снова по шевелящимся трупам да на лестнице… перебор».

Пришлось слезть с седла, подняться на пару залитых кровью и прочими человеческими выделениями, ступенек. Рядом две пары гридней из второй турмы мечников деловито дорезают раненных и выкидывают за перила. Там ещё две пары сноровисто освобождают покойных от земных ценностей и складируют в штабель.

— Этого оставьте.

Гридни добрались до митрополита. Хорошо его защищали: двое приняли в спины стрелы, закрывая «объект». И все легли кучкой. «Хорошо», но недостаточно.

Толкаю его носком сапога, тело переворачивается, переваливается на следующую ступеньку на спину. Ага, а вот и посох его. Под собой прятал. Телом своим прикрыл от поганых. В смысле: от меня.

Зря, «Зверь Лютый отличается умом и сообразительностью». А также — наблюдательностью и целеустремлённостью.

«Уж если я чего решил, то выпью обязательно». Или — зарежу.

Клобук митрополичий свалился. Чёрные, густые, слегка вьющиеся волосы с проседью. Большие, чёрные, мутные от боли, глаза. Стоило ли это ссоры о масле в среду, ежели та среда пришлась на Рождество? Не было бы ссоры — и киевляне дрались бы крепче, не оглядываясь на «неправду митрополичью»…

* * *

В РИ твёрдость в вере, в исполнении решений патриаршего собора по спору «о посте в середу и пяток», привела к отзыву Константина в Константинополь в этом году. Человек исполнял «директивы центра». Но «центр» передумал: посчитал следование догматам в изменившихся условиях убыточным.

— Молодец! Но надо гибчее. Служебное несоответствие. В монастырь.

* * *

Кровавая пена на губах: пробиты лёгкие, в обоих боках по стреле. Стрелы обломаны, оперений нет.

— За пейте кати? Сто телос. (Скажешь что-нибудь? Напоследок.)

Пытается. Губы шевелятся, но звука нет. Кровавые пузыри лопаются на губах, под носом.

Когда-то я пускал мыльные пузыри. Они летали, переливались на солнышке, мы их ловили… Это было весело.

Теперь я попандопуло и пускаю пузыри кровавые. Они не летают, не переливаются. Грязно. Некрасиво. Невесело.

— Парни. Обработайте. Стрелы вырезать.

— Так… Это ж кипчакские… да ещё и обломаны. На кой они?

— Приказ повторить?

Обычно лучники маркируют свои стрелы. Чтобы предъявить права на добычу. Я не хочу, чтобы у парочки джигитов Алу были проблемы. А они будут обязательно: «разбор полётов», обвинения в убийстве митрополита — прозвучат. Пусть эти наезды уйдут в пустоту. Кто-то из «поганых». А кто конкретно — неизвестно. Казнить весь отряд? А не надорвётесь?

Бойцы резво исполняют команду: обдирают митрополита, стаскивают с него одеяние, перстни, золотой наперсный крест. Кантуют. Он пока ещё живой, булькает при переворотах, хрипит. Но когда вырезают вторую стрелу, уже пульса нет. На наконечниках — частицы розового мяса. Хорошие у митрополита были лёгкие — чистые, не курил.

«Кто не курит и не пьёт — тот здоровеньким помрёт» — русская народная. Истинность подтверждена в очередной раз.