Приступ

Из дверей в верху лестницы, как чёртик из табакерки, выскакивает Николай:

— Чего телитесь?! Быстрей-быстрей! Воевода ругаться будет!

Замечает меня в полутьме крытого крыльца, смущается на мгновение, но тут же делится впечатлениями:

— Иване! Тута! Стока всякого! Охренеть! Три дни возить — не вывезти!

Хорошо понимаю своего купца-невидимку. Сюда же тянут со всей Руси. Тягловые попы, тягловые епископы. Тягловые игумены с архимандритами. Тянут соки.

— Уймись, Николай. Нельзя объять необъятное. Архивы, книги, церковное…

— А казну?!

— И казну, так уж и быть. Да пошли пяток возов пустых к Софии. Там наши тоже… прибарахлились. Давай, командуй движение. Скоро смоленские подойдут — это их охотничьи угодья. На, прибери.

Кидаю ему митрополичий клобук, сам автоматически подхватываю посох. А удобная, однако, палка! Указывать людям направление их движения. Погонять пасомых.

Николай ещё мечется по подворью, но кыпчаки уже выводят увязанный полон, у всех джигитов у седел раздувшиеся торбы, выдвигаются и мои, сопровождая караван саней, в которые то и дело пытаются, уже находу, пристроить то шубу, то ларчик, то бочку, то мешок. Погнали скотину. Есть надежда, что в хозяйстве митрополита удастся найти высокопродуктивный скот.

Вдруг вопль Салмана:

— К бою!

Ага, загостились: на площадь вываливает пешая толпа смоленских. Раз пешие, значит ворота не взяли, верхом по лестницам прошли. Выезжаю вперёд, навстречу выбегает некрупный воин в ламилляре. Медные кольца по подолу — дорогой, наверное. Отстёгивает, сдвигает назад шлем.

Мстислав. Который «Храбрый». Семнадцать лет. Юношеский задор, переходящий в подростковую наглость.

— Ты! Ты чего тут делаешь?! А ну пшёл с отсюдова! Тут всё наше!

— Ты, князь Мстислав, храбр. Но не умён. Добыча принадлежит тому, кто её первым взял. Первыми город взяли мы. Но мы уходим. Добирайте. Прохлаждались бы дольше — и этого не получили.

Он был в боевой ярости — он в ней и остался. Мои гонят коров и коней. Николай вприпрыжку тащит какую-то длинномерную хрень, завёрнутую в полотно, сваливает её в последние сани. Но не садится, а снова бежит ко мне.

— Иване…!

— Николай, остановись. Жадность фраера сгубила.

— А? Не. Тут-то… о-ох скока же тут ещё! Но у нас ещё ребята в Софии. Надо ж…

— Да, чуть не забыл.

Мои медленно уходят с площади, угоняя и увозя добычу. Хорошо бы колокола с колокольни снять. Утащить нечем. Да хоть бы листы свинца с куполов! Увы, время.

Ворота главного храма «Святой Руси» распахнуты, внутри свет свечей, лампад, факелов. Перед входом несколько саней, которые мои гридни резво набивают охапками золочёных подсвечников, обёрнутых в золочёные ризы, узлы из покрывал и занавесей, кувшины с вином и маслом, иконы и книги… Молодцы: ризницу ломанули.

Сивко осторожно переступает копытами по невысоким каменным ступенькам, подходя к порогу храма. Справа от входа на парапете гульбища перевесился труп. Редкий случай: обычно мертвяки в такой позиции сползают. Либо внутрь, либо наружу. А этот… зацепился, наверное. Со свободно висящих рук на снег под стеной капает кровь. Хорошо повис: в стороне от прохода, не замарает.

В открытые двери просматриваются все пять нефов, метров тридцать. Посередине затоптанного, с мокрыми пятнами от нанесённого снега, пола лежит голова. Судя по причёске… долгогривый. А сам где? — А, вижу. Тело кучкой в луже крови левее, метрах в шести. Хороший удар был, далеко улетела.

Николай прижал какого-то чудака в подряснике на перекрёстке центрального нефа и ближайшего трансепта и пытается у него что-то отобрать. Чудак вдруг отталкивает Николку, так что тот садится на задницу, и бросается бежать.

Реакция на бегущую дичь — автоматическая. Толкаю коленями Сивку, тот послушно топает внутрь храма. Огромное помещение почти в тысячу квадратных метров площадью, в тридцать метров высоты до зенита главного купола, мгновенно наполняется грохотом копыт по камню.

Пешему от конного не убежать. Беглец поворачивает в трансепт, но навстречу ему уже бежит один из моих мечников… Осторожно останавливаю разогнавшегося Сивку. Полетать по каменному полу, гремя подковами и стуча костями… Спешиваюсь и веду коня в поводу.

Вот и бегун. Старец, седина с проплешиной, длинная борода. Вывернутые за спину, вздёрнутые вверх уже двумя моими гриднями сухие кисти рук судорожно, как когти, хватают воздух тощими длинными пальцами. Ветхий, а шустрый. Старый жилистый чёрный… каплун. Перед отправкой в суп.

Один из парней тянет палаш. Это у него такой хороший удар перед входом получился? Здесь результат будет хуже: отрубленная голова так далеко не полетит — точка отсечения ниже, чудака вжимают лицом в пол. Так, разве что волчком на пару шагов.

— Погоди. Что это?

У колонны на полу лежит богато изукрашенный ящичек. По крышке и боковым стенкам тонкое золото с чеканкой: лианы, виноград, травы.

Старец сопит, молчит. Получает пинок гридня по рёбрам:

— Отвечай! Когда тебя Зверь Лютый спрашивает!

Прозвище, кажется, персонажу знакомо, ишь как скривился.

— Отпусти его. Старый человек, слабенький.

— Ага. Старый. А бегает как молодой. Коз-зёл.