Приступ

Рядом один из моих гридней. Постучал по шлему. Парень очнулся, скинул намордник. Наклонился к его уху:

— Салману, Любиму. Турму мечников, турму стрелков. По-боевому. Сюда. Бегом.

Теперь кыпчаки. Надо чем-то занять, пока они за стрелы не взялись.

— Прикажи всем построиться во дворе. Без оружия. Пешими. Быстро.

Алу ошалевшими глазами смотрит на меня. Ещё не отошёл от… покушения? Но годы привычки исполнять мои просьбы срабатывает.

— Аулага шык! Кару калдыр! Тургыз жугир! (выходи во двор! оружие оставить! стройся! бегом!)

Из разных отверстий в строениях начинают высовываться морды джигитов и батыров. Обмениваются мнениями и выражают недовольство. Кое-кто, оглядев картинку, возвращается к прерванным занятиям. Другие вылезают на двор, почти все с саблями, некоторые с луками.

А я смотрю под копыта своего коня. Человек с разрубленной головой. В форменном кафтане моего Торгового приказа под полушубком. Полушубок знаю: позавчера долго любовался на эту задницу. «Продавец трупа». Такой был весёлый, счастливый, радостный. Светлый. А теперь стал брюнетом: русые волосы на разрубленном затылке промокли от почерневшей крови.

— Что здесь случилось?

Алу всё ещё в шоке. Сбивчиво, дёргаясь телом, руками, когда не находит слов, объясняет:

— Этот пришёл… говорит: отдайте хабар… а тот… кетти курт… ну…

— Я понял. Дальше.

— А этот хвать за кап… а тот басына саба… саблей по голове. Я кричу: ты что делаешь! А тот… он сын куренного, их четверо из одной юрты… Они на меня…

— Понял. Убери саблю. Убери. Левый рукав. Кровь есть?

— Н-нет.

И вдруг взрывается скороговоркой, со слезами в голосе:

— Почему?! Ведь я же говорил! Я же всех предупредил! Они же знали! Они же согласились! Они же клялись! Ведь так было хорошо! Мы взяли город! Мы истребили множество врагов! Мы добыли честь! А они…

А они захотели ещё шитых золотом тряпок. Так сильно, что подняли оружие на своего командира. Это — смерть.

«Бойтесь желаний — они исполняются».

Оглядываю строй кыпчаков. «Если бы бабушка была дедушкой…». А это… толпление — строем…

В ворота вбегает Салман с тремя десятками мечников, следом Любим с лучниками. Понятно: коней уже расседлали, а моя команда была «бегом». Ну и хорошо: в усадьбе на коне неудобно.

— Любим, точки. Полное покрытие. Салман, всех вывести во двор. При сопротивлении — убить. И вынести. Алу. Командуй: всем снять пояса, оружие, добычу. Перед собой на снег.

— Э, сахиби! Тараканы носят краденное в мешках.

— Я знаю, Салман. Пусть твои вынесут их торбы во двор.

Алу командует. В строю начинается недовольное ворчание, крик. Один выскакивает вперёд, орёт на Алу, стучит себя кулаком в грудь. Следом — ещё два… подголоска. Сейчас весь строй сорвётся. Вскидываю три пальца вверх, три стрелы пробивают крикунов. Не всё: на левом фланге двое джигитов, вышедшие с луками, накладывают стрелы и… отваливаются к стене дома с дрожащими оперениями наших стрел в груди.

— Тизерле! Мине барлыги! Тез! (На колени! Все! Быстро!)

Толкаю Алу, и он, надсаживаясь, как в бою на площади перед Софией, повторяет мою команду. Всё-таки, кошма — не лавка, воспитывает устойчивый навык задирания к небу задницы. На коленях в юрте куда чаще и удобнее, чем в избе.

Насчёт удобства пребывания на коленях — это я вам, как человек, отхвативший указанного скилза «по самое не хочу» в подземелье у Саввушки, компетентно сообщаю.

В конюшне вдруг начинается крик, звон клинков. Гридни вытаскивают кыпчака с распоротым брюхом под распоротым халатом. Кидают на снег. Бедняга ещё живой, ещё пытается свернуться клубочком. Один из гридней вставляет палаш между плечом и головой, нажимает. Вытирает клинок о плечо бедняги и толкает его сапогом. Тот валится на спину. Ещё одно перерезанное горло.

— Иване! Господине! Не надо! За что?!

— Его нет в строю. Хотя ты приказал.

— Но он мог не расслышать!

— Мог. Мог сделать вид, что не расслышал. Мог заткнуть уши, чтобы не расслышать. Это важно? Он не выполнил приказ.

— Но…

— Алу, ты умеешь хорошо убивать врагов. Но ты пропустил важный опыт. Прежде всего научись убивать своих. Они опаснее врага. Потому что свои — ближе, потому что ты зависишь от них. Потому что враг может только убить. А свой — и убить, и предать.

Запоминай Алу. «Оборона по всем азимутам». Я годами ношу на теле панцирь. Хотя вокруг меня множество проверенных годами и делами надёжных людей. Но чтобы сунуть нож под ребро не надо многих. А у тебя тут… сборная солянка, шапочное знакомство. Есть, наверняка и твои «верные». Но они, почему-то, не прибежали тебя защищать. Пьяны от удачи и добычи?

— Тебе повезло в жизни. Тебя всегда любили. Я, Чарджи, твой отец. Ты всё ещё видишь мир по-детски, чёрно-белым. Вот — враг, вот — друг. Этого достаточно для… доброго человека. У правителя нет друзей — только подданные. Верные и неверные. У командира — подчинённые. Если ты, из дружбы к одному, пошлёшь на смерть других… какой ты командир?

Парень чуть не плачет. Приводить в дисциплину разложившееся подразделение, да ещё составленное из добровольцев, где каждый сам себе «добрая воля»…

— Что я скажу?! Что я скажу их матерям, отцам, братьям?