Приступ

— Э, сахиби… Мы поспорили. Да-а. Я поклялся сделать настоящий бешбармак. У меня уже лапшу делают! Мясо режут! Мелко-мелко! Пойду я.

— Иди. Только дай, всё-таки, ребятам выспаться.

«Чёрный ужас» в роли кулинара? — А жо поделаешь? Кушать-то хочется.

Мы успели. Бои в городе распались на очаги. Держались ещё Золотые ворота. Долго шла рубка в Иринском монастыре. Вовсю резались в граде Владимировом. Общего управления у осаждённых не было. Городовой полк в стычке у Митрополичьего дворца потерял половину личного состава и много нагадить не смог. Княжеские дружины были блокированы в детинце. Искандер зажал «братца Ярослава» в Западном дворце между Десятинной и Вышгородскими воротами. «Братец» сдался — побросали оружие и его гридни.

Союзники, при всей бестолковости, слабости взаимодействия и склонности к грабежу, постепенно додавливали очаги сопротивления. Некоторые отряды защитников, подобно Жиздору в РИ, пытались вырваться из горящего города. Через час в «наши» Лядские ворота ломанулся один из двух, бывших в городе, крупных отрядов наёмников.

Сотня конных профессиональных воинов-мадьяр, со слугами и присоединившимися — две сотни душ, сунулась в ту воронку перед башней. И легли там. Вытащить запорное бревно, которое Любим успел поставить на место, под градом стрел с верхней и нижней задних площадок башни, со сторожевого двора и с лестницы… они не смогли.

Идеальные условия: большая конно-человеческая масса, сжатая на малом ограниченном пространстве, простреливаемая сверху и сбоку группами недоступных стрелков с разных горизонтов на небольшой дистанции… «мечта пулемётчика». Бей на выбор.

Выбора, однако, не было: били сплошняком, небольшими, но очень частыми залпами. У турмы по норме тысяча стрел в колчанах. Оставалась едва ли половина. Здесь хватило. Потом, правда, пол-турмы мечников напахались до сблёву: растаскивать, разбирать, обдирать… кровавый холм человеческого и лошадиного мяса…

Позже, докладывая об этом, Любим очень смущался: столько прекрасных коней побили! Однако пяток породистых жеребцов мы взяли. А среди немногих пленных оказался интересный для меня персонаж. В плане продолжения… м-м-м… деятельности.

Я добрался, наконец, до усадьбы Укоротичей. Даже представить не мог, что буду так рад увидеть это подворье.

Между ночным и утренним видами этого места — сегодня большая разница. В один взятый город. Самый большой город этой страны в эту эпоху. Побеждённый город, падший город. Упавший. В руки своих новых хозяев. Груша типа «Просто Мария», полусгнившая.

Отвёл коня на конюшню. Прости друг Сивко, за эти недели мы здорово друг другу надоели. А твоё седло и моя задница — особенно. Отдыхай, друже. Как тебе свежий овёс из боярских запасов? Ты же любишь хрумкать.

Сам расседлал, напоил коня, засыпал овса. Прибежал конюх, начал оправдываться… Понимаю: когда Николай входит в раж переборки трофеев, все нестроевые — в мыле. Странно, что у нас хоть посты выставлены. Но конь — не авто, до утра в грязи стоять не будет.

Охрим, крутя красным от недосыпа глазом, докладывал о происшествиях.

Хорошо, что прислал с ним сюда отряд: была попытка каких-то аборигенов захватить нашу базу. Попытка — одна, атаковавших отскладировали у забора. Вычищена от туземцев городская тюрьма «Поруб». В смысле: охрана сбежала. Там много народа сидит и вообще, надо бы Ноготка и чтоб разобрался. А вот местного палача, как ты, Воевода, велел, не нашли. Двоих его подмастерьев прирезали — дрались зло. А сам… утёк куда-то в погреба. В тереме, в опочивальне на третьем этаже, лежит старуха. Говорят — хозяйка, именем Степанида, больная. При ней слуга, холоп верный, именем Прокопий…

Как-то… пахнуло былым. Вон крыльцо. Мимо которого меня водили в мешке с зарешечённым окошечком. Боярину Гордею показывали. Вот на этом месте он меня щупал, думая что я девка. Выяснял: обрюхатил ли будущий зять наложницу или как прежде, мальчукует.

На это крыльцо я пьяненького хозяина своего тащил. Он заваливался, нёс ахинею, пытался лапать принародно. Степанида тогда очень удачно приложила клюкой по ноге моему конкуренту на роль «вместилища господского удилища». Как же того парня звали? И не вспомнить. А я его так ненавидел, боялся… Завидовал.

Как тут всё… меньше стало. Серее. Неинтереснее. А казалось-то… терем — мало не до небес. И физически, и социально. Попасть, пролезть, вцепится, удержаться, подняться… К вершине. В «прислуги верховые». Мечта жизни. Предел вообразимого успеха. Царствие небесное на земли. В этой избе-переростке.

Вырос. Точка зрения… приподнялась. От плинтуса. Видел больше, разных… разностей нагляделся. Даже смешно. Как оно тогда, всего-то девять лет назад, всё состояло из непонятного. Непонятно как сложенных домов, чем-то крытых крыш, дымков из окон, окон без стёкол, людей в армяках, пробабошни на ногах… Всё, всякая мелочь требовала внимания, осмысления, укладывания в мозаику этого нового для меня мира. Останавливала. Стопорила. Взгляд и мысль.