Приступ

— Куда?! Из-за стола без спросу? Сын, да ты, верно, жену и вежеству не учишь?!

Ей становится дурно. От жары, от волнения, от обидных слов. Она едва не падает, её тошнит, голова кружится, бледность. Сквозь туман голос свёкра:

— А мы, пожалуй, напраслину на княгиню возводим. Ты в тягости?

Она пытается встать на ноги, пытается вырваться из поддерживающих рук служанок, худо соображая трясёт головой.

— Вот сынок, точная примета: как баба без памяти падать начала, значит под сердцем дитё завелось.

Это относительно справедливо: здешние дамы просто так в обмороки не падают. «Падающие» — уже выпали, по кладбищам лежат.

Отлежавшись пару дней, молодая княгиня обнаруживает, что свёкор и муж куда-то ускакали, а все в замке уже в курсе, уже высчитали день, когда ей рожать. И спорят лишь о поле ребёнка. Все уверены, что по приметам будет мальчик, но допускают возможность божьего неудовольствия в форме девочки.

Феодалы — им нужны наследники.

Объяснять, что всё это ошибка — некому. Перспектива гнева мужа и свёкра — пугает до икоты. Икоту засчитывают в приметы.

Она молчит, надеется, что всё это как-то… само рассосётся. А окружающие стараются её опекать, услужить. Оберечь. Лоно и чрево, будущего князя носящее. Любопытствуют, расспрашивают, оглядывают фигуру, заглядывают в глаза, подглядывают в спальню и мыльню.

В истории известны случаи, когда страстное желание родить наследника приводило королев к ложным беременностям. У Агнешки такой силы самовнушения нет. Она просто умирает от страха. С ужасом ждёт конца, истечения срока.

«Всё открылось. Уезжайте».

Банкиру, получившему такую телеграмму от Конан-Дойля, хорошо: пароход, загранпаспорт. А ей куда?

* * *

— В то лето муж снова на войну пошёл. Половцев на Псёле бить. Жарко. В замке хоть шаром покати: господа из города — слуги в шинок. Я уж из покоев не выхожу, ноги не держат. Страшно. Хоть вешайся. Тут Крыся, кормилица моя. Ты её видел — на дороге Боброка от казни спасла. Говорит: родить ты не можешь, раскрыть обман не можешь. Остаётся один обман другим закрыть. Другая баба родит, мы у неё ребёночка выкупит, твоим покажем. Мальчика. Как им жаждется. Мне опять дурно. Ночь проплакала. Утром говорю: делай. Через день, заполночь, приносит. Младенчика в тряпке. Грязненький, страшненький. Мы и изобразили. Будто это я… Да я-то, честно, без чувств почти все те дни. Крысю расспрашивали, она всё молодостью моей отговаривалась. Первый раз, де, скромность-неискушённость…

Младенец, объявленный сыном Мстислава и Агнешки, был крещён Романом. Его сразу забрала прислуга, матери показывали лишь изредка.

Нервное потрясение не прошло для Агнешки бесследно — она долго болела. И добрых чувств к «сыну» не испытывала.

— Я надеялась. Что это как-то… само собой… Я ж показала, что могу родить, что не с чего меня выгонять, нет на мне порчи. А этот… мало ли что, маленькие дети часто мрут.

«Этот» оказался не из «частых». Сперва у Агнешки была надежда, что «сын» не доживёт до возвращения супруга. Но что-то сделать самой, как-то «приспать» желанное-нежеланное дитя… Да и не просто это: ребёнком занимались слуги.

Через год умер свёкор, через два Долгорукий выбил Жиздора с Волыни. Тот, вместе с семейством, бежал в Польшу. Ещё через год Жиздор вернулся на Русь. Воевал с галичанами, поддерживая Ивана Берладника, бился с черниговцами, помогая дяде Ростику. Я про это уже…

Агнешка, войдя в возраст, родила, через пару лет, ещё в Польше, мальчика, Всеволодом назвали. Года через три — второго, Володеньку. Старший нынче остался во Владимире Волынском, с братом Святославом, младший поехал вместе с ней и отцом. Сегодня все трое вместе отправились из Киева. И повстречали «Зверя Лютого» на дороге.

— А откуда прозвание «Подкидыш»? Кому-то говорили?

— Нет-нет! Как можно?! Это ж… смерть!

— Так откуда?

— Не… не знаю я. Говорят, от ляхов. Что я его, вроде, подкинула братьям в Краков. Он же там долго жил.

— Ты вернулась на Волынь вместе с мужем?

— Нет. Я ж говорю: у братьев жила. Там и Всеволода родила. Ещё через год приехала во Владимир. Ещё через два — Володеньку. А Роман у братьев моих оставался. Да и… не мил он мне, противен. Может, думаю, он без меня, в чужих людях…

— Муж знал?

— Н-нет. Сперва. Потом… измучил он меня! Дрался, обижал по всякому. А тут… у Володеньки — зубки режутся, у Всеволода — жар вдруг… А этот… пьяный да наглый… Говорит: один квёлый, другой — приблуда ляшская. Ну, что я его у братьев в дому родила. Ничего, говорит, сдохнут щенки — у меня орлы останутся, им и землю отдам. Тут я и высказала. Что старший — ублюдок от сожительницы невенчанной, второй — вовсе подкидыш от незнамо кого, третьего он ляшёнком назвал. Так что, молись, муженёк, чтобы Володенька жив был — единственный тебе точный наследник.

— А муж?

— Пьяный он был. Побуянил малость, спать завалился. По утру и вспомнить не мог. Только… как-то посматривать начал. Про Романа слуг расспрашивал. В Краков людей посылал. А звать в отцов дом… не велел.

Она бездумно смотрела в стену опочивальни, вспоминала дела давние, водила гребнем по уже расчёсанным волосам.