Приступ

«[Болеслав] подверг Володаревича (Остомысла — авт.) немедленному наказанию, и не хитростью, не обманом, а справедливым молниеносным ударом: яростнее вепря вторгся он на Русь, прямо к самому врагу. Однако тот, зная за собой злодеяние, в какой-то внезапной метаморфозе обращается в лань, бросается в лесную чащу, прячется со зверями в ущельях и дебрях. Не найдя его, Болеславичи еще более ожесточаются, неистовствуют среди брошенного стада свирепее, чем львы, чем тигрицы, лишенные детеныша. Нет милости ни к самим вождям стада, ни к носящим плод, ни к приплоду; упиваются не столько кровью, сколько истреблением всего стада. Не щадят ни городов, ни предградий, ни крепостей, ни сел, не спасают ни возраст, ни слабость пола, никого ни высокая должность, ни благородство крови не избавляют от кровавой чаши. Униженно склоняется блеск надменного золота, тщетно множит мольбы окаймленная пурпуром тога и ковер…

Вот так одних укротил взмах мстительного меча, других в прах испепелил пожар. Ибо напрасно бросать пух, чтобы остановить бег ревущего потока, и где неистовствует меч, напрасны мольбы о пощаде. Так стократным мщением Болеслав воздал Володаревичу… вполне заслуженное наказание за коварство и вероломство».

Это должно внушать уважение? Взбесившийся псих окровавленный — образец для подражания?

Как и во всякой нац. пропаганде, Кадлубек «лепит лажу»: увлекаемый пафосом своей проповеди польского превосходства, не замечает внутренних противоречий собственного изложения. Упрекает Подкидыша в жестокости, «врождённо» свойственной свирепым русским дикарям-схизматам. Но восхваляет деяния Болеславичей: «Не щадят ни городов, ни предградий, ни крепостей, ни сел, не спасают ни возраст, ни слабость пола, никого ни высокая должность, ни благородство крови не избавляют…».

Пясты — людоеды на свободе? Маньяки с железяками?

Не задумывается о том, что детство и юность Романа — время формирования личности — прошла в королевской семье. Что такой-сякой, жестокий и вероломный русский князь является, по сути, воспитанником восхваляемого Казимира Справедливого. Его выдвиженцем, ставленником.

«Сукин сын. Но — наш сукин сын».

Точнее: сын сестры короля.

Такие «идеологические фильтры» тем более забавны, что Кадлубек был лично хорошо знаком с Казимиром и Романом.

Винцент, скромный монашек из цистерианского ордена (про «неукротимого Бернарда», связанного с этим орденом — я уже…) является также «отцом-основателем» одного из самых долгоиграющих маразмов в истории европейских идеологий — «сарматизма».

Основа идеологии польской знати. Социальный расизм: аристократия — потомки сарматов, простонародье — славян и балтов.

— Славяне — быдло, рабы. Поляки — славяне. Значит — мы (шляхетство) — не славяне, а… сарматы. Поэтому мы — прирождённые господа в этом море балто-славянского холопства.

Откуда взялось у Винцента название давно исчезнувшего, оставшегося только в сочинениях древних авторов, народа?

Аврелий Виктор, в произведении «О цезарях», пишет, что во время провозглашения цезарем Константа (320–350 гг.), были разгромлены полчища готов и сарматов. Сократ Схоластик сообщает, что в год смерти Валентиниана (321–375 гг.), сарматы напали на Римскую империю, перейдя Дунай в области Реция. Это последние упоминания. Потом приходит Аттила, готы бегут на запад, сарматы исчезают.

Кажется, общность «полчищ готов и сарматов» и привела Винцента к мысли о «сарматности» польской элиты. Он знает, что пруссы — готы (геты):