Приступ

Коллеги! Вот это всё, до чего я только сейчас здесь додумался, можно было продумать ещё во Всеволжске. Логика-то очевидная. Только, чтобы до этого додуматься, надо об этом думать. Сел в башне из слоновьих костей и соображай-рассчитывай, пасьянсы раскладывай. Не про пиролиз-электролиз, не про дезинфектанты с урожайностью — вот про это. Только. Потому что ни на что другое сил и времени не хватит.

Местные вятшие так и живут. Им мат. тех. прогресс… Для того «подлые людишки» есть. А у вятших — интриги-измены-политика. Они в этом — «с младых ногтей», на уровне инстинктов. Об этом — каждый час думают, этим — всю жизнь дышат. Интриганство, как и всякое серьёзное дело, требует таланта, школы, практики… И тут — мы, попандопулы. Как баран об новые ворота: и поломаемся, и обгадимся.

И чего делать?

Признать вину и принести извинения? Дать слабину? — Боголюбский такое не простит. Мои советы для него станут… воздуха сотрясение. Значит…?

Моя постоянная здешняя манера: городить несуразности стопочками. Перекрывая одну глупость, ошибку — следующей. Постоянно перепрыгивая с одной рассыпающейся под ногами «пирамидки событий» на другую, я и остаюсь в живых. Опираясь лишь на толчок, на миг. «Именно он называется жизнь».

Динамика, изменчивость, диалектика… итить их ять. С ускорением.

Извиняться — нельзя.

Раз нельзя, то и не буду.

«Виниться-каяться я не подумаю.
Я предложу, я предложу»

А не пора ли, Ванечка, от попадизма перейти к реализму? От пост-знания, в смысле: от летописей и прочей РИ, перейти к личному опыту, который я нагрёб в АИ? В смысле: в своей жизни после «вляпа».

* * *

— Есть способ. Другой. Без бояр-изменников. Без Ростиславичей. Без попугать киян приступом. Без побегать потненько туда-сюда.

— И как же…?

— А так, брат, что я тебе ворота городские открою и с той стороны встречу. Сижу я там, изнутри, на приступочке. А ты мимо в город едешь. Да и спрашиваешь заботливо: Хорошо ли тебе, Ванечка, не замёрз ли, бедненький?

Моя вечная насмешливость едва не стоила мне жизни. В очередной раз.

Боголюбского перекосило от моего тона. Меч Бориса лежа перед ним на столе в ножнах. Он рывком выдернул клинок. До половины. Посмотрел на святыню, на меня.

Первый раз, что ли? Свой меч он на меня… уже неоднократно. И чем всегда дело кончалось? Очередной моей несуразностью. С взаимной прибыльностью.

Неубиваемый я.

Тьфу-тьфу-тьфу! Только б самому в это не уверовать.

Вот говорят: «дерьмо не тонет». А Ванька? — А Ванька — встанька. Не рубится, не колется, не режется… Может, повесить? Или — утопить?

Он подёргал клинок в ножнах туда-сюда…

— Излагай.

Что можно знать ему? Что — другим? Кому? С учётом неконтролируемого движения информации и общей враждебности. Как по ту, так и по сю сторону крепостных стен.

Срок? — Три дня максимум. На третий день город должен быть взят. Потом три дня грабежа — тут ничего никому дружно не сделать. Сразу после победы, «с набитыми ртами и карманами»… перебить суздальских и примкнувших… не сжатых под крепостными стенами, а пятнами по городу… будет тяжелее. Если Боголюбский успеет за эти дни «об-бармиться», прирезать его… вряд ли.

Я уже объяснял: убить князя иначе, чем в бою — страшный грех, вечное проклятие и всеобщее презрение. Две-три случая на всю «Святую Русь» от Рюрика до сего дня.

Долгорукого отравили. Но это другая история. Подослать тайного убийцу Ростиславичи смогут, а вот поднять своё войско на мятеж, на усобицу…

Итого.

Нельзя стоять неделю в осаде как в РИ. Нужно за 6–7 дней взять город и повенчать Боголюбского. На царство, если кто не понял.

— Первое. Никому ни слова, о том, что город буду брать я.

— Ты?! Брать?!

— Виноват. Не так сказал. Что я войду в город и открою ворота.

Город берёт войско. Первый взошедший на стену получает награду. У древних — венок дубовый, у феодалов — бывает и титул с владением. Башня в гербах — часто отсюда. После взятия идёт грабёж. По долям, оговоренным заранее, перед штурмом. При этом город считается собственностью того, чей флаг поднят над цитаделью.

Мораль? — Надо сделать такого большого, метра три-четыре, «чёрта на тарелке». Чтобы с башни свешивался. И попробовать в град Владимиров влезть. Детинец, цитадель Киева. Зачем? — Ну… чтобы грабить легально, по обычаю святорусскому.

— Второе. Рюрика с его овруческими из Гончаров переведи. Куда-нибудь. А в посад вели идти мне. Они там пограбили уже, злобиться не будут. Мне, типа, неудовольствие твоё. На пепелище пустое ставишь.

Про печку в Гончарах, про подземный ход… не надо. Сперва сам проверю.

— Третье. Верные полки, суздальцев-владимирцев, рязанцев-муромцев, собери у западной стены, ближе к Лядским воротам. И повторю первое: никому. Ни сыну твоему, ни боярину этому… как его… Борису Жидиславичу.

— Да что ты на него взъелся? Дело хорошо делает, главный воевода суждальского наряда.

— Твой боярин — тебе решать. Но я… не верю. Рисковать не хочу.

— Лядские ворота… Их брать думаешь?

— Думаю. Но не знаю. Точно скажу дня через два. Ещё: пока о задумке моей знаете вы двое. Будет третий… я ухожу.

— Ишь ты какой…