Приступ

Да, это был мой Алу. Выкраденный мною из кипчакского лагеря ханыч-рабёныш, прошедший со мной и логово князь-волчьей стаи, и ледяную дорогу по Десне. Росший и выросший в моём доме. Дравшийся до крови с деревенскими мальчишками за честь своего учителя торка Чарджи, бывший рядом и при основании Всеволжска, и при встрече с Пичаем, и в битве на Земляничном ручье. В бурные годы жизни, когда мы все — не я один — не знали: доживём ли до вечера? проснёмся ли поутру?

Раб, ставший воспитанником, другом. А последние годы — одним из самых удачливых партнёров. Отпущенный к его отцу, старому Боняку в орду, он сохранил связи среди моих людей. И совершенно детское восторженное отношение ко мне. Та ночь в лесу, когда волшебные волки то возникали, то исчезали в темноте вокруг нашего костра, когда они то ли вели, то ли гнали нас к логову, где умирала их волчица… Может быть — на съедение, но хотелось верить — на спасение.

Ни он, ни я не забыли того нашего страха. И — отваги. Нашей. Совместной.

Алу вернулся в орду, когда его давно уже оплакали и заочно похоронили. Все были уверены, что он сгинул. Кроме хана, Боняка. Тот гадал по бараньей лопатке, слушал воронов, смотрел на закат… На вопросы домашних хмыкал:

— Ходит где-то. Забавляется, паршивец, домой не идёт. Вернётся — выпорю.

Хану не верили. Старый стал, сбрендил. Старший сын, Алтан, уже примерялся к ханскому бунчуку, когда в становище приехал Алу. Не нищим, битым приполз к порогу юрты, а подъехал к вежам на добром коне, в дорогой одежде, с богатыми подарками. С удивительными историями, знаниями в голове, с редкостными умениями в руках. С добрым весёлым нравом.

— Ты знаешь почему идёт дождь?

— Потому что Хан Тенгри, Высокое Синее Небо, посылает воду нам, свои людям, которые молятся ему и приносят в жертву…

— Конечно. Но есть подробности.

— Ерунда! Выдумки! Сказки землеедов!

— Да? А ты знаешь, что мою телегу не слышно в степи?

— Х-ха! Так не бывает! Все телеги кричат! Как лебеди в испуге!

— Приходи завтра на рассвете. Ты услышишь, как некричит моя телега. И узнаешь почему идёт дождь. Если захочешь, конечно.

Алу многому научился. У Чарджи и Ноготка, у Ивашки и Салмана, у Любима и Терентия, у Агафьи и Домны. Да-да, ханыч набирался ума и у женщин. Стыд и позор! Никогда настоящий джигит не будет слушать бабские речи! «Разве тот мужчина?»! Но, сидя гостем в юрте, Алу мог, просто по доброте своей, предложить хозяйке вариант рецепта теста. И рассказать смешную историю, с этим рецептом связанную. Или дать совет о лечении ребёнка. Помочь снадобьем или подарить игрушку. Он не был навязчив: хочешь — слушай, не хочешь — я помолчу. Но его слава неслась по Степи, люди приезжали к нему за сотни вёрст. Со своими болячками, заботами.

Я отправил к Алу в орду толкового лекаря. И попа-учителя. И кузнеца. И ювелира из хозяйства Изи — серебро проверять. И пару приказчиков. И десяток гридней. Потому что Алу продвигал в Степь наши товары. Вещи нравились многим. Ещё больше нравилось серебро, которое у него накапливалось. Подаренный панцирь он попросил заменить — вырос из него, а носить надо постоянно.

По донесениям у меня складывалось ощущение, что старый Боняк, чтобы он там не говорил публично, готовит своего младшего в преемники. В обход старшего, Алтана, высокородного по отцу и по матери.

Алу — рабёныш. Сын какой-то рабыни-чаги. Таких у каждого подханка… по становищу стайками бегают.

Алу и не претендовал. Всегда был уважителен с братом и роднёй его. Ловко превращал насмешки над собой в насмешки над насмехающимися. А когда дело доходило до прямого конфликта — чувство юмора у степняков несколько… ограничено — вступал Боняк. И шавки Алтана, поджав хвосты, уползали.

Боняк не мог всегда защитить Алу. Но неизвестно что было хуже для обидчиков: саблей мальчик владел великолепно, уроки Чарджи не прошли даром. Да и с остальным оружием, имевшем хождение во Всеволжске и в Степи — вполне.

Он был богат, умён, весел, энергичен, доброжелателен, интересен… Он мог дать работу. Разные люди стекались к нему. Некоторые, преимущественно сходные с ним: молодые, энергичные, безродные — оставались в его свите.

Я был искренне рад, увидев его. Живой, здоровый. Поднял на ноги. Ещё подрос.

— Ты растёшь, скоро новый панцирь надо дарить будет. Какими судьбами здесь?

— Я так рад…! Мы искали-искали… Чуть Киев не взяли! Нет нигде «Зверя Лютого»! Хорошо, на дороге один сказал про… ну… вашу доску с буквами. Я сразу понял: такое — только наши…

Он мотнул головой в сторону вывески. Мда… как быстро здесь распространяются новости. И если бы про что умное, доброе…

«Наши»… Слово с языка само собой сорвалось. Не придуманное, не заготовленное. Такая… самоидентификация — дорогого стоит.

— А это — мои люди. Отец… э-э-э… хан Боняк сказал: бери тех, кто хочет. Пока русские режут друг друга, наша молодёжь наберёт себе дорогих зипунов, молодых полонянок, резвых коней. Пусть юноши подкормятся, пусть посмотрят.

Я взглянул на подтягивающийся отряд. Сплошь юные лица, пяток постарше, а так-то молодняк безусый.