Приступ

На стене — замена. Гражданских отодвинули, вперёд «медные лбы» вылезли. Не знаю где у них чего оловянного, но луки в руках. С наложенными стрелами. Скинули верёвки со стены, стрелами шуганули моих. Мои — ко мне бегом, возчики — бегом на стену. Бедненькие. По крутому склону заснеженного вала, на четвереньках, ожидая смерти в спину… Ага, вал водой не залит, льда нет.

— Господине! Мы их сейчас…!

— Отставить. Алу, мне эти беглецы полезнее живыми в Киеве.

— Но они же обманули! Треть серебра не дали!

— Значит, через пару дней мы будем рубить не мирное население и праведных защитников родины, а изменников, подлецов и мошенников. Справедливо и заслуженно. А серебро… И что недодали, и вообще всё что у них есть — станет нашим.

Забавно. Нас обманули на три сотни гривен. Ещё лет пять назад я бы за такое… горло бы перервал, злобой изошёл. Сотен семь они отдали. Там, наверняка, полно всякого барахла, со свинцом, оловом. После переплавки под стандарт сотен пять останется. Сумма… заметная. Но по сравнению с тонной хлорки… Так, хлебушка прикупить. Вовсе не на всех. Для тех только, кто ту хлорку делает.

«Если бы батя не пил, то и хлеба не на что купить было».

Мда… Если бы Ванька Лысый Великих Князей не резал…

У Алу хватка как у меня: что моё — то моё:

— Беглецы… надо убить!

Это радует.

А вот просчётливости — чтобы вперёд просчитывать — маловато.

Это удручает.

— Э-эх, Алу. Говорят: «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Киевляне получат и «раз увидеть», и «сто раз услышать». Они уже знают, что я убил Жиздора. Каждый из десятка беглецов десяток раз расскажет об этом. Привирая и приукрашивая. Как очевидец. «Ложь повторённая сто раз становиться правдой». А правда? — Очевидной истиной? Прошлой ночью Великая Княгиня… мы с ней немножко… покувыркались. Она кричала, что мечтала заблудить со «Зверем Лютым», что ради этого подвела Жиздора под мои мечи. Беглецы эти крики слышали. И каждый из них десяток раз повторит. Снова — привирая и приукрашивая. Завтра князя будут отпевать и хоронить. Множество народа будет при этом присутствовать. Увидят, что слова о его смерти — правда. И поверят в слова об измене княгини, об измене на самом верху, в самом княжеском семействе. Если жена изменила мужу, то почему брату не изменить брату? Не предать его поданных? Ярослав-то уже бывал в заговоре против Жиздора.

— Они озлобятся, проповеди попов наполнят их сердца яростью.

— Конечно. В тот час, когда они будут звучать. Потом покойника закопают. Люди разойдутся по домам. Помянут Жиздора. Среди своих. Узким кругом. Кругами. Кружочками. Ярость не может кипеть долго. Она исходит паром. На её место приходит тоска. Безнадёжность. В сердце вползает страх. Они будут много пить, чтобы заглушить. А потом — крепко спать. И не пойдут на стены.

— Ты думаешь, что киевляне завтра напьются и стражи на стенах не будет?

— Ну что ты! Стража будет. Но чуть другая, слабее. К примеру… В городе — великокняжеская дружина. Две сотни первоклассных бойцов. Их служба Жиздору кончилась, их клятва ему — умерла. Они поймут это, увидев покойника. Теперь им нужно найти нового господина. Они будут это… отмечать. Сильно. Если из двухсот гридней половина не сможет в первые полчаса боя выскочить на стены, то сколько вон тех (я кивнул в сторону маячивших в отдалении муромских) останется в живых?

— Значит — приступ в завтрашнюю ночь…

Приятно. У мальчика на плечах голова, а не подставка для колпака. Способен сделать неявное — очевидным.

— Значит. Но я тебе этого не говорил. И ты никому об этом не скажешь. Всякому слову — своё время. На войне — особенно.

Завтра я увижу по кыпчакам: может ли Алу хранить тайну. Раньше умел. Но люди быстро меняются. Особенно — молодые.

В Киеве 3.5 версты стен, восемь тысяч бойцов. Если бы они все просто вышли и встали… «Агнешкина измена», смерть Жиздора, нелюбовь киевлян к «братцу», наглядность отпевания Великого Князя… Каждая из этих причин отвратила сколько-то воинов от участия в обороне города. Сколько — не знаю. По тысяче каждая? По сотне? Просто слова. Которые уменьшили количество боевых топоров на нашем пути.

Прибрали вещички, сдали место муромским, предупредил о возможной вылазке: ворота-то не заложены.

— Илья, у тебя простыни белые есть?

— ???!

— Вели пошить масхалаты. Выбери пару гридней потерпеливее. Дай им факелов. Незажженных. Как стемнеет — по-пластунски к воротам. Вороги на вылазку соберутся — из-за ворот слышно будет. Факела — запалят, сторожа твои — увидят. Шумнут. Лагерь подымется.

— Э… а чего это? Ну, это. Масхалаты.

— Накидки. Белые. С капюшонами.

— А… Ага. А… эта… по пластунски — это как?

— Ползком.

— Ага… Не. Смысл-то… Но чтоб гридень на брюхе… в тряпке… Не. Может, из слуг кто…