Присутствие необычайного

Всеобщий ужас, как явствовало из авторского комментария, был вызван тем, что на планете давно и слыхом не слыхали о насильственной смерти. Последний убийца (водитель автобуса, задавивший в нетрезвом состоянии пешехода), как и последний вор (даже не вор в точном уголовном смысле, а тунеядец, влачивший паразитическое существование), как и последний хулиган (мужчиноподобное существо, ударившее на танцплощадке девушку), не смогли пережить морального изгнания, на которое их осудили. Их не отправили в тюрьму или в колонию (места заключения были там упразднены за ненадобностью), но с ними перестали общаться, как с инфекционными опасно больными, ребятишки в страхе убегали от них. И последние преступники покончили самоубийством — выбросились с околоземной орбитальной станции в космическое пространство. Поныне, вероятно, все трое кружат в межзвездной бездне по неведомым орбитам, подобные астероидам, если только их не утащило в «черную дыру».

Лаконично в финале сообщалось, что убийце, прилетевшему с Земли, было предложено без промедления лететь обратно. Летчик-космонавт, которому волей-неволей тоже приходилось возвращаться, поинтересовался, не найдется ли наручников для его пассажира, ведь ему предстояло провести в компании с убийцей довольно продолжительное время. Но наручников на планете, как и дубинок, не оказалось кроме тех, что были выставлены в исторических музеях за стеклами.

Автор перевернул последний лист рукописи, положил на нее широкую кисть руки, словно оберегая от покушений, провел по лбу платком, превратившимся во влажный комок…

Далее должно было, как полагалось, начаться обсуждение. Староста приглашающе взглянул на Уланова, но тот предпочел послушать сперва кружковцев, и наступило долгое молчание.

Сверху опять послышалась музыка — теперь играли танго. Кто-то предложил: «А не покурить ли?» Но староста не дал перерыва: «Поте́рпите, — сказал, — у нас большая программа сегодня». Саша Хлебников в своем углу что-то с таким жаром говорил соседу, что казался сердитым, — вероятно, убеждал выступить. И сосед — парень с уныло-смиренным выражением худого лица — опускал голову все ниже, как бы тяжелевшую под грузом ответственности. Наконец он невысоко поднял руку, видимо, он был из людей, которые не умеют отказывать.

— Давай, Амфиладов! — поспешил разрешить староста и шепнул Уланову: — Чертежник из КБ, подражает Вознесенскому. А так — симпатяга.

— Рассказ ничего, хороший… — стеснительно начал Амфиладов. — Актуальный… Мне понравился… Хороший рассказ, ничего. Мне одно только не понравилось. В рассказе эти подонки последние — этот пьяный водитель, потом вор, ну, и хулиган, правонарушители, словом. С ними как?.. Может, помягче надо бы… Они же осознали свое поведение. — Амфиладов выталкивал из себя каждое слово. — В рассказе показано, что осознали… А в космосе знаете какой минус? Они же вмиг там заледенели. Может, гуманность надо проявить — люди все ж таки… И такая там сознательность кругом, красота, порядок… Ну, споткнулись напоследок, надо же по-человечески. Вот именно — по-человечески! А в целом мне понравилось: так и будет на Земле…

Сознавая, должно быть, что сказанное скудновато, парень помялся и виноватым тоном закончил:

— Спасибо, отец!

Саша Хлебников размашисто зааплодировал, поглядывая по сторонам: «Ну что же вы, давайте дружно!» — было в выражении его лица.

Несильные хлопки раздались с разных сторон.

Затем выступил еще один кружковец, как и автор, немолодой уже человек. Он также похвалил рассказ, и не просто похвалил, было заметно, что он порадовался за автора:

— Добро! Посылай в журнал, должны напечатать.

После него встал один из двух единомышленников, устроившихся обособленно. Это был приземистый, крепкий парень, загорелый до синевы, до шелушившейся кожи на скулах, как бывает у моряков, у рыбаков. Под расстегнутой парусиновой курткой виднелась моряцкая полосатая тельняшка.

— Верхолаз Иван Заборов, — отрекомендовал его Уланову староста. — Работает на строительстве нашего нового механосборочного. Бригадир.

— Не знаю, зачем мы здесь собираемся? Если для взаимных похлопываний по плечу, то стоит ли? — сказал Заборов. — Смысл наших собраний — если он есть — в критике требовательной и нелицеприятной, без скидок, и замалчиваний, — говорил Заборов глухим от застарелой хрипоты голосом, точно он и впрямь навеки застудил его в океанских штормах, впрочем, высоко, под открытым небом, где он работал, тоже, случалось, гудели штормы океанской силы. При всем том его правильная речь отличалась точностью и прямотой формулировок.

— Рассказ, который мы только что слушали, — плохой рассказ. Во-первых, а лучше сказать, во-вторых, он плохо написан. Так, как не писали уже в начале нашего столетия: «небесно-голубые глаза», «губы, как кораллы». Никто ведь сегодня не освещает современную квартиру лучиной…

В комнате все примолкли, и хриплый голос Заборова раздавался, как команды с капитанского мостика. Старик, автор рассказа, оставшийся сидеть за столиком, время от времени лишь поглаживал свою рукопись, словно успокаивал, утешал ее.