Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией

Как ребенок, выпрашивающий сказку на ночь, в 6 утра я вышла из своей студии и забралась в постель к К. И сказала:

– Расскажи мне о том, что реально.

Я расспрашивала его обо всем. Я просила его рассказать мне, кто я, что мне нравится, откуда я родом, чем занимаюсь. Я расспрашивала его о своих родителях. Я спрашивала его, реальны ли они, хоть и живут в другой стране и приезжают повидаться со мной раз в году. Я спрашивала его о президенте и о вице-президенте. Он рассказывал мне о нашем доме. Он рассказывал мне о нашем районе и городе, в котором мы живем. Он объяснял, откуда взялась наша мебель. Говорил, что всю ее я выбрала сама. Рассказал мне о фермерском столе у нас в столовой.

Я слушала, пока он, опираясь на логику, доказывал мне, что я жива.

– Когда люди умирают, – говорил он, – их хоронят, а потом их больше никто не видит. Так случилось в прошлом году с дедушкой. Я больше его не вижу, но тебя я вижу.

Ничто из этого не решило проблему, зато помогло. Успокоило и утешило так же, как сказка на ночь. Я поблагодарила его. Он снова уснул, а я вернулась в студию.

Согласно древнегреческому мифу, Деметра вызывает Персефону из царства мертвых раз в год. Я воображала себя этой бледной дщерью, которая, как мне представлялось, настолько привыкла находиться среди умерших, что не понимает своего перехода в земли живых. Для меня исчезновение бреда Котара происходит без фанфар. Нет такого момента, когда я смотрю по сторонам и осознаю, что меня воскресили, нет никакой радости оттого, что я избавилась от проклятия. Я заболеваю другими, более явно физическими болезнями. Я прохожу неврологические обследования, МРТ и компьютерную томографию, обследуюсь на рак, и мне страшно, но я в достаточной мере осознаю себя, чтобы понимать, что в проклятости нет даже надежды на смерть – одно только продолжение того же самого ужасного страдания. Оно стоит отдельно от утраты, травмы или даже, возможно, скорби; все перечисленные вещи ужасны, и все же они прекрасны для мертвой женщины, которая видит их замечательно человечными – и живыми.

Бред Котара исчезает внезапно. Нет такого момента, когда я чувствую, что меня воскресили. Я просто заболеваю другими, более физическими болезнями.

L’Appel du Vide [46]

Франческа, когда тебе стало ясно, что ты честолюбива, и как это случилось?

Когда твое сознание начало замыкаться на себе?

Когда ты осознала, что две эти вещи сделают твою жизнь еще труднее, чем она была бы без них?

Я побывала на проведенной Музеем современного искусства Сан-Франциско ретроспективной выставке Франчески Вудман – самой полной экспозиции ее работ на тот момент – в начале 2012 года. Пик моей одержимости Вудман случился, когда мне было намного меньше 22 лет – возраста, в котором Франческа прыгнула из окна и погибла. К тому времени, как я поехала смотреть ее фотографии, мне исполнилось 28; была зима того года, когда меня принудительно госпитализировали в сельскую больницу в Луизиане. Та самая зима, когда я проходила программу амбулаторного лечения в Сан-Франциско, пытаясь сохранить за собой постоянную работу.

Вудман более всего известна автопортретами, которые она создавала, будучи студенткой Род-Айлендской школы дизайна. Общие мотивы ее серии «Дом» включают обнаженность, отражения, смазанное движение и дух разрухи. На этих фотографиях она запечатлена под вещами и за вещами, как часть декорации (обоев, камина), искаженная, длинноволосая и бледная. Трудно рассмотреть ее лицо. На выставке я с удивлением услышала запись ее голоса, ничем мне не запомнившегося, и еще там было видео, которого я не ожидала: до этой ретроспективы Вудман существовала для меня только как видение в черно-белом. Теперь же – в экспозиции в стерильном музее со стандартными белыми стенами и обилием пустого пространства – она предстала как художница, хитроумно амбициозная и полностью сознающая все свои таланты.