Притворяясь нормальной. История девушки, живущей с шизофренией

Сохранилось, наверное, около сотни фотографий, которые я делала в периоды психоза. Лишь очень немногие из них я показывала другим людям. Фото, сделанные одной конкретной зимой, мне особенно трудно разбирать, и я считаю их своеобразным примером того, чего может и не может достичь память. Я смотрю на эти изображения фермы рождественских елок – и меня немедленно выталкивает снова в то место и время. Тревожность, которой были насыщены те дни, возвращается. Я чувствую, как будто меня ударили в солнечное сплетение. В конечностях появляется покалывание. Я вновь переживаю не сам психоз, но ужас, который его сопровождал. Практически так же, как давно побледневшие шрамы проявляются на моем теле под воздействием стресса, точно призрачные воспоминания, которые вынудили стать явными.

Но есть много такого, чего я не помню из этих обломков крушения и вижу сейчас лишь потому, что женщина из страны острого заболевания делала фотографии на память. В их числе и несколько портретов К. Он небрит, в его глазах, густо опушенных ресницами, опустошенный взгляд. Теперь мне невыносимо смотреть на эти фотографии. Мне это и не нужно, потому что я мысленным взором и так вижу отчаяние на его лице. Я трактую эти фото К. как послание о чем-то таком, чего я в то время не могла видеть, сообщение, доставленное беспристрастной камерой из внешнего источника, который хотел, чтобы я увидела, какой ущерб шизофрения нанесла великой любви моей жизни.

Я скорее предпочла бы умереть молодой, оставив разнообразные достижения, то есть свои работы, мою дружбу с тобой и другие объекты искусства, нетронутыми – вместо неразберихи, стирающей все эти тонкие вещи.

(Писала Франческа в письме.)

Но, Франческа, что стирало эти вещи из жизни?

Вудман было 22 года, когда она прыгнула. Критики рассуждают о том, что еще она могла бы сделать, если бы продолжала жить. Когда умирает художник, несостоявшееся искусство часто оплакивают с такой же скорбью – если не большей, – что и саму личность художника. Личность, в конце-то концов, была человеком из плоти и крови. Это искусство бессмертно. Объем работ Вудман, которые воспринимаешь в музейной обстановке, ощущается как неполный. Проходишь через последний зал и оказываешься перед выходом, рассчитывая на большее.

Что Вудман имела в виду, когда говорила о разрушении работы, достижений, дружеских отношений, о стирании «неразберихой» вещей, которые именовала «тонкими»? Прекрасные вещи могут быть уничтожены, потому что их изглаживает из реальности что-то другое: обыденность жизни художника затмевается способом его смерти. Стирание также может быть постепенным. «Лучше сгореть, чем угаснуть», – объясняет Курт Кобейн в своей предсмертной записке. Он был 27-летней рок-звездой, когда застрелился, но смерть сделала его иконой. Вудман и Кобейна часто называют гениями.

Ты подвергаешься опасности навредить себе или другим?

У тебя есть план?

Когда я была менеджером лаборатории, меня учили неуклюжему искусству заключения договора с потенциальными или действующими участниками экспериментов как способу профилактики самоубийств. Эти договоры распечатывались на половинке листа, а будущий участник эксперимента должен был подписать согласие не вредить себе. Он также должен был согласиться позвонить в службу 911, если ощутит неминуемую опасность навредить. Мне ни разу не пришлось заключать такое соглашение, но о его эффективности я задумывалась. Кому был нужен этот «противосуицидальный договор» – нам или нашим добровольцам? Может быть, мы просто пытались создать ощущение, что что-то делаем?