Однажды я присутствовала на митинге у ратуши Сан-Франциско, на котором люди спорили, нужно ли установить «страховочную сеть» под мостом Золотые Ворота, которая, как надеялись авторы этой инициативы, будет предотвращать самоубийства, ловя тех, кто пытается их совершить. Документальный фильм «Мост» (2006 год) прослеживает годичную историю удавшихся и неудавшихся самоубийств на этом знаковом мосту. За год было совершено 24 удавшихся самоубийства, множество попыток было сорвано. Частым аргументом против установки сети было сохранение эстетического вида моста, привычного силуэта, которому навредило бы такого рода добавление. Я склонялась в пользу сети, но не представляла, каким образом ее установка смогла бы привести к уменьшению числа самоубийств в Сан-Франциско вообще или хотя бы сокращению прыжков с Золотых Ворот в частности. Я убедила одного из членов комитета проголосовать за сеть, сказав, что, поскольку мост символизирует возможность самоубийства, следовательно, само его существование становится соблазном. Я сравнила его с желанием, бывшим когда-то у моего мужа, иметь в доме огнестрельное оружие. Если бы в доме было оружие, сказала я, оно было бы и искушением, и удобным средством самоубийства. В 2014 году Сан-Франциско проголосовал за установку сети. Ее строительство начали в 2017 году и рассчитывают завершить в 2021 году.
Когда умирает художник, его несозданные произведения оплакивают с такой же скорбью – если не большей, – что и саму личность художника.
Устанавливая сеть, город тем самым заявляет, что делает что-то в связи с происходящими на мосту трагедиями. Эта сеть – нечто вроде предотвращающего самоубийство договора: «
Мост Золотые Ворота в Сан-Франциско – одно из любимых мест самоубийц. Власти решили установить под мостом сеть, чтобы сократить количество суицидов. Строительство должны завершить в 2021 году.
Франческа Вудман была прыгуньей, хоть и необычной. Большинство жизней, которые завершаются прыжком с Золотых Ворот, – это не жизни знаменитых людей. Общество не оплакивает их из-за потери прекрасных вещей, которые никогда не будут созданы. Никто не пишет в журнале или газете, что наша культура обеднела, потому что эти люди умерли.
Вудман утверждает в своем письме, что не хотела бы, чтобы «неразбериха стерла все эти тонкие вещи». То, что остается от ее жизни, – это, как она выражается, артефакты, ибо жизнь, состоящая из дыхания и ударов сердца, есть самая тонкая вещь из всех. О чем все мы знаем или притворяемся, что знаем.
Теперь я на 10 лет старше, чем была Франческа Вудман, когда умерла, и чем была я сама, когда видела выставку ее работ в Музее современного искусства Сан-Франциско. Я по-прежнему честолюбива, но мне нужно быть осторожной с собственными амбициями; болезнь исказила мою жизнь настолько, что трудно стало распознавать ее как мою собственную. Разговаривая в 2015 году по телефону с представителем своей страховой компании, я узнала, что любая психическая болезнь в моем плане страхования называется «нервно-психическое заболевание». Я перестала получать пособие по инвалидности, потому что «нервно-психические заболевания» дают право на него в течение максимум двух лет. Просто удивительно, как много я недужила в эти последние пять лет по милости поздней стадии болезни Лайма. Мое былое «Я» пришло бы в ужас, увидев нынешние ограничения моей жизни. Все, что я могу делать, – это пытаться хорошо писать и молиться о тихой смерти. Франческе Вудман не пришлось наблюдать закат своей звезды или пересматривать свои представления о честолюбии, потому что она уже встретилась с собственной смертностью и обессмертила ее в своем искусстве.
Чимайо