Притворная дама его величества

С хваткой, которой могли бы позавидовать самые крутые спецы из моего мира, от следователей до контрразведчиков, он вытащил из меня такие подробности, о которых я и сама не подозревала. Ну, например, как происходило нападение, шаг за шагом. Мне казалось, я помню все в общих чертах, но нет, память запечатлела все так, хоть бери и на «Ютьюб» выкладывай в разделе «Хроника». 

Этот допрос породил у меня сомнения насчет слов Теодоры, тех самых, насчет лезаров, и тут же эти сомнения развеял. Она и не могла ответить иначе — сытые лезары не нападали на людей, так было всегда, и у Теодоры не было никаких оснований считать, что поведение тварей внезапно изменится. Брат Августин вызвал у меня панику, напомнив о предложении Антуаны бежать, и тут же легко успокоил, сказав, что так бы и было, если бы я не приказала оставаться в карете, ибо — что знает человек, опасность — значит, надо бежать от нее, слаб ум и воля слаба у мирянина, он ведь не слуга господень. 

Эта особенность меня тоже весьма забавляла: если в моем мире война шла между полами, то здесь — между мирянами и клиром, причем миряне превосходство последних легко признавали. Вполне возможно, потому что монахи неразрывно были связаны с магией. 

Брат Августин позволил мне поесть и напиться, и я, несмотря на допрос, смогла оценить простую прелесть монастырской кухни. Во-первых, она была не жирная. Во-вторых, она была пресная, но пресная «по завету и смирению», примерно как наша пища в пост. И у монахов были сотни лет для того, чтобы превратить то, что есть никак не возможно, в шедевры кулинарного искусства. Но постную кухню я любила и у нас: вкусно, сытно, никакой гадости вроде майонеза не льют. 

— Его величеству дан господом дар видеть в подданных чудо, — закончил брат Августин. На лице его так и плавала добрая улыбка. Я мысленно приложила руки к груди в молитвенном жесте — если я не так грешна, господи, избавь меня от дальнейших встреч с инквизицией кардинала. — И он не ошибся в вас, нет.

Брат Августин ушел. Я походила по комнате, осмотрела кровать — ничем не отличающуюся от монастырских кроватей в моем мире, красота-то какая, уже одно это — огромное преимущество монастырской жизни, узкое стрельчатое окно, Книгу, лежащую на прикроватном столике, сундук, вынула оттуда монашеское платье. Потом я догадалась наконец, что ванная комната где-то по коридору, вышла, захватив платье и найденные в сундуке простыни, и, потыкавшись немного в разные двери, нашла искомую комнату. Несколько больших бочек с теплой водой, в двух уже отмокали сестры, они не поздоровались со мной, и я сделала вывод — здесь давно решили вопрос, этично ли приветствовать знакомого возле писсуара. Неэтично.

Я помнила, что сестра Аглая обещала прийти за мной, и не рассиживалась долго, хотя бочка была не хуже, чем в мраморных, как мавзолей, «элитных» столичных салонах. У нас вообще безгранично любили слово «элитный»… я была городским человеком, но у меня все равно ассоциации возникали только с поголовьем скота. 

От бочки пахло свежим деревом и смолой, в воде хотелось нежиться бесконечно, а ароматы каких-то трав, которые, видимо, кидали в огонь, расслабляли и успокаивали. Умиротворяюще дергалось пламя свечей, плеск воды вгонял в приятный транс. Даже брат Августин выветрился из мыслей вместе с его улыбкой и умением выворачивать людей наизнанку.

Вскоре я вылезла, обтерлась простыней, развернула платье, сдерживая восторженные стоны и чуть ли не слезы. Платье монахини, точнее, послушницы, очень напоминало наши старорусские рубахи и сарафаны: просторные в меру, так сказать, умеренный оверсайз, никаких лифчиков и корсетов, под рубахой монахини носили что-то вроде нижней юбки, а сарафан надевался просто через голову и не требовал ни шнуровки, ни сноровки. Как мне было хорошо после проклятых придворных тряпок! И волосы, волосы можно заплести в косу, обмотать вокруг головы и покрыть покрывалом! 

Вернулась к себе я как раз вовремя — сестра Аглая явилась минуты через три и с улыбкой указала на серпик в окне. Я кивнула, и сестра пригласила меня следовать за ней.

Маленькая королева тоже переоделась в монашеское платье. Ее поселили в крыло, где жили девочки — послушницы и монахини, келейка ее ничем не отличалась от моей, только была больше и двухместной: с Софией жила Теодора. Она, бедняжка, уже лежала в постели, все же с ее здоровьем происшествие с лезарами оказалось критичным, и добрые сестры напоили ее чем-то, чтобы унять боль и позволить выспаться. Я приказала себе не строить теории заговоров и сосредоточиться на другом: что-то еще меня ждет? 

Оказалось, служба. И служба в монастыре была своей, отличной от тех, что в миру.