Привет, Яга! — 2

Пока выдавливал ответ, во все глаза пытался рассмотреть существо напротив, понять, кто же он на самом деле. Похож на Василия Андреича – слов нет. Только вот кожа очень серая, глаза никак не разглядеть, все время теряются в тени. Зато гимнастерка – точно та самая, в которой он ходил все время, только грязная и порванная. На груди аккуратная дырочка, черная по краям от давно высохшей крови. От этого отверстия было трудно отвести взгляд.

Андреич заметил, куда я гляжу, и усмехнулся:

– Дырка для ордена. Не видал, чтоль?

– Тебя сюда…

– Сюда-сюда.

– А почему ты здесь теперь? Где все остальные?

Зомби тяжело покачал головой.

– За других не знаю. Меня Оно вот разбудило, – он внушительно поднял вверх указательный палец, – да к тебе послало.

– Ясно.

Мне не хотелось возвращаться к разговору о Черном Солнце и моем сроке здесь, бывший друг тоже не спешил этого делать. Андреич долго молчал. У меня накопилась масса вопросов, но я не знал, какой выбрать.

– Как тут… вообще, – я в последнюю секунду съел слово «живется», чуть не подавившись им.

– Да никак, – ответил мой странный собеседник. – Остальные, поди, уже заново родились, – продолжил он, помолчав.

Я поразился, представив, как наш бывший командир бегает сейчас без штанов вокруг мамкиной юбки… хотя, о чем это я! Столько лет прошло, он уже, поди, и вторую человеческую жизнь прожил.

Я знал, конечно, о том, что Обратная Сторона отпускает души назад, дает новое тело, но никогда не задумывался об этом. Теперь же не удержался и спросил у серой фигуры напротив:

– А ты почему… так не вернулся?

Тот ответил неохотно:

– Да не знаю! Может, тебя ждал. Тут ведь оно как? Ежели семья осталась или любовь какая, то тебя и тянет назад. А у меня семьи-то уж давно и не было. К тебе вот, мальцу, сердцем прикипел, да только недолго мы, Васька, воевали. Может, и правда тебя поджидал, чтобы вместе потом вернуться, а ты, вишь, решил Яге служить…

– Я не решал сам, – проговорил я быстро.

– Ну, значит, за тебя решили, – усмехнулся Андреич невесело.

Я впервые увидел ситуацию с такой стороны. А ведь и правда, я мог бы уйти из жизни по-человечески, попасть сюда, как все попадали, а потом… что было бы со мной потом? Родился бы заново? Семья или любовь… Бегал бы без штанов, хватаясь за Настину юбку? – Вполне возможно. Она была единственной душой на Светлой Стороне, к которой меня тянуло… единственной до недавнего времени.

– Слушай, – решил я наконец, что хочу узнать у гостя, – а почему на меня похоронку нормальную не прислали родне?

– А ты почем знаешь? – спросил тот и погрозил пальцем. – Следил за ними, что ли?

***

Детские воспоминания о нашей старой коммуналке накладывались на то, что я видел, но почему-то дом моего детства не возвращался. Я тихонько шел по длинному общему коридору в ее комнату и чувствовал себя здесь чужим.

Они не закрывались днем из-за бабушки, чтобы соседка могла зайти проведать больную. Часы на стене по-прежнему громко тикали. Старые стулья, которые мы сшибали, играя в прятки, чинно выстроились вокруг стола – здесь больше не было детей, была только старость. Настёна и сама постареет, если останется тут. Почему же она не выходит замуж? Я пришел сюда в надежде найти ответ на этот странный вопрос: почему моя невеста никак не найдет себе кого-то другого?

Я остановился у кровати, глядя на бабу Маню. Я помнил ее крупной и подвижной женщиной, которая называла меня «задохликом» и частенько подкармливала. Сейчас ей, наверное, уже за восемьдесят. Старушка на кровати казалась высохшим манекеном. Она давно не приходила в себя, поэтому я и решился на такую наглую вылазку. Прислушался к тяжелому дыханию и двинулся туда, где могло что-то найтись – к Настиной кровати.

Она все так же спала на узкой железной койке, жутко скрипучей. Я вспомнил опять этот звук и увидел ее саму – смеющуюся, пятнадцатилетнюю. Она всегда качалась на железной сетке, пока мама не видела. А вот в свои тридцать лет Настёна почти не смеялась.

Я заглянул под кровать и увидел то, что искал – старый фанерный ящик из-под посылки. Моя Настёна вряд ли будет выставлять свои чувства напоказ даже перед родными. В ящике обнаружился целый склад. Какие-то листики, пара засохших цветов, детская футболка, у меня в детстве была такая же… или это она и есть?

Я развернул старую полосатую тряпку. Ну да, это именно моя футболка – вот, рукав зашит. Странно было теперь вспоминать себя маленьким. Я аккуратно взял первую бумажку сверху – потом надо будет положить все назад в том же порядке. Это оказалась моя записка. Я тогда должен был уйти с мамой и подсунул ее подружке под дверь их комнаты: «Скора буду, падажди меня». Почерк корявый, детский, я даже усмехнулся. Мы тогда собирались на каток, и я боялся, что Настёна уйдет без меня.

На дне ящика перекатывалась матрешка, которую я сам выточил на станке ей в подарок на день рождения. Настя все собиралась ее раскрасить, но так и не сделала. Матрешка глянула на меня одним глазом, нарисованным химическим карандашом. Второй был нещадно растерт – видимо, не получился ровно, и на этом дело застопорилось.