Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы

Уроки этой катастрофы повлияли на реформы 1775 г., подводившие фундамент под ее стремление создавать по всей империи побольше учреждений общественного здравоохранения, улучшать качество медицинского образования, нанимать больше медиков. В каждом городе, даже самом маленьком, должен был иметься как минимум один врач и один хирург с помощниками и учениками, а в самых отдаленных регионах им следовало платить больше[333]. Эпидемия, грянувшая вскоре после широко разрекламированной прививки Екатерины от оспы, даже побудила некоторых наблюдателей-медиков задуматься об идее прививки от чумы, несмотря на известный уже тогда факт, что чумой можно заразиться больше одного раза в жизни. Затея не сработала, однако само желание разобраться в механизмах бытования чумы способствовало развитию эпидемиологических исследований в России.

Трудно было в точности оценить масштабы прививочной практики при Екатерине – этому мешала фрагментарность статистики. По крайней мере, в Петербурге сбор данных, который трудолюбиво вел еще один лютеранский священнослужитель, пастор Иоахим Грот, родившийся в Германии, позволил получить уникально подробный отчет о воздействии оспы на столицу[334]. В печатных приложениях к проповедям о прививке, которые он каждый год произносил в деревянной церкви Святой Екатерины на Васильевском острове, по другую сторону Невы от Английской набережной, Грот на протяжении всех 1770-х гг. приводил подробные таблицы ежегодной смертности от оспы. Разбивая данные по месяцам, а также по возрасту и полу инфицированных, он обнаружил, что волны эпидемии оспы накатываются на город циклически, в среднем примерно раз в четыре года, на пике уничтожая более 500 человек ежегодно (каждого восьмого из заразившихся). Самой крупной группой жертв оказались младенцы до года, что побудило пастора рекомендовать прививку для детей самого раннего возраста. В районах проживания племен, где «туземцы» были гораздо более уязвимы к этой болезни, чем жители европейских территорий, смертность от оспы была значительно выше (сообщал пастор): каждые 10 лет эпидемии выкашивали местное население, не оставляя времени на то, чтобы в промежутках восстановилась рождаемость.

Не было никаких сомнений, что прививка эффективна для тех, кто ее получает. Профессор Вольфганг Крафт из Петербургской академии наук проанализировал влияние Санкт-Петербургской оспенной больницы, где на протяжении 1780-х гг. было привито 1570 детей (среди них умерли после прививки всего четверо). В среднем один из семи петербургских детей, заразившихся натуральной оспой, умирал от нее, что давало смертность в 57 раз больше, чем от прививки, которая заканчивалась летальным исходом лишь в среднем для трех детей из каждой тысячи. Несмотря на столь успешные показатели больницы, в первое десятилетие после царской прививки лишь незначительное количество столичных детей сумело воспользоваться преимуществами этого учреждения. Здесь прививали лишь в среднем каждого сорок девятого ребенка, родившегося в столице, причем Грот выяснил, что в списке пациентов преобладали отпрыски знати и офицерства, за которыми следовали чада ремесленников, а уже потом – дети крепостных (за их родителей принимали решение помещики, которым они принадлежали)[335].

Екатерина с самого начала сознавала, что в России для семей победнее куда выше вероятность воспротивиться незнакомой новой процедуре, чем для богатых, пусть даже бедняки не выражают свою неохоту во всеуслышание. Трудно было искоренить суеверия (например, ложное представление, согласно которому, давая гной для прививки, донор обрекает себя на смерть). По некоторым народным поверьям, умершие от оспы получат в раю «плащ Христов»[336]. «На Руси с давних пор повелось с большим неодобрением относиться к прививке, – писал в Лондон британский посол Кэткарт, пока Екатерина приходила в себя после процедуры. – М-р Панин говорит, что вопрос мог бы встать весьма серьезно, если бы не твердость и не официальное обращение Императрицы и ее Министра, сокрушившие всякое противодействие»[337].

Томас воочию наблюдал, как быстро пример Екатерины повлиял на аристократию (эта тенденция продолжилась и после ее кончины). В июле 1771 г., когда он уже вернулся в Хартфорд, императрица хвастливо писала ему из Петербурга: «Здесь прививка дошла уж до той точки, когда не осталось почти ни одного знатного дома, где не ждали бы с нетерпением, когда подойдет нужный возраст для прививки маленьких детей; когда же он наступает, нет заботы более насущной, чем дать им это благотворное средство»[338]. Даже сама Екатерина, всегда готовая нахваливать свои достижения, признавала, что в стране еще надо провести немалую работу для убеждения бедняков в действенности прививки, хотя она не смогла удержаться от небольшого приступа соревновательности и «прививочного национализма»: