Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы

Пока двор предавался карнавальным увеселениям по случаю открытия Малого Эрмитажа – пристройки к дворцу, обращенной к реке и предназначенной для неформальных приемов, Томас готовился к отъезду. Он попрощался с кем следует; он получил разукрашенную копию Жалованной грамоты, официально даровавшей ему баронство. Этот документ, каждая страница которого блестела позолотой, велеречиво превозносил «Томаса Димсдейла, английского джентльмена и врачевателя, чьи человеколюбие, добродетель и похвальная забота о благе всего человечества с давних пор побуждают его прилагать все свои мысли и способности к улучшению и усовершенствованию прививки от оспы как единственного разумного средства предохранения рода человеческого от губительных последствий сего смертоносного недуга». Далее всплывали уже знакомые мифологические образы, появлявшиеся в придворных спектаклях, посвященных прививке императрицы: авторы текста хвалили искусность Томаса не только в прививании государыни и великого князя, но и в «обращении» скептически настроенного народа: «Посредством сего устранял он тревожные опасения Наших верных подданных о благополучии Нашем и Нашего драгоценного сына и наследника, попутно разрушая и предрассудки касательно сей злонравной Гидры и ужасные страхи пред сим недугом, доселе смертельным». Обложка переплетенного документа была сделана из поблескивающей материи, состоящей из золотых и серебряных нитей; к нему была привешена печать с кисточками, расшитыми блестками.

На прощание в качестве еще одного памятного подарка с Томаса написали гравюру: он стоит в богато изукрашенном свободном камзоле с широким воротником и опять же кисточками; правым локтем он опирается на две книги, а его указательный палец обращен на листы с заметками. Его серьезный взгляд устремлен на зрителя.

В сани уложили горы даров и багажа. Путешественникам дан был в качестве сопровождения конный офицер, чтобы гарантировать им быстрое передвижение по российским владениям в сторону Англии. При дворе Томас с Натаниэлем произнесли последние прощальные слова перед всеми, с кем надлежало попрощаться. Кони били копытами по заснеженной Миллионной. Два медика устроились в карете, расправили меха, которые должны были помочь им сохранить тепло. Но вдруг, как часто бывало во время их долгого путешествия, случилось непредвиденное. К экипажу подбежал какой-то знатный дворянин, он сообщил, что императрице дурно. Она просила, чтобы отбывающий доктор немедленно ее посетил. «С большим беспокойством я обнаружил у нее все симптомы плевритной лихорадки, – писал Томас, – и она оказала мне честь, заметив, что ей подобало бы принести мне извинения за такую мою остановку, однако она желала получить от меня помощь»[345]. Он без колебаний отложил отъезд и вселился в Зимний дворец, чтобы снова заняться уходом за Екатериной.

В ходе прививочного процесса симптомы императрицы, хоть они и вызывали у нее дискомфорт и были сопряжены с некоторым риском, оставались утешительно предсказуемыми. Теперь же она страдала опасным воспалением тканей вокруг легких (Томас совсем недавно сам это перенес), ее состояние ухудшалось, и кучка докторов-иностранцев, собравшихся у ее постели, не могла прийти к единому мнению насчет того, как надо лечить августейшую больную. «Пульс был твердый и скорый при большем жаре, и поэтому я посоветовал пустить кровь из руки, – записал Томас. – Ее величество на это согласилась и приказала г. Русселену, весьма искусному хирургу, к которому она имеет большую доверенность, пустить ей восемь унций крови»{32}. Однако Русселен, при всей «доверенности» Екатерины, отказался следовать этим распоряжениям. Гуморальная медицинская традиция указывала, что пускание крови (стандартный метод лечения лихорадки в середине XVIII в.) прервет потоотделение, тем самым помешав телу императрицы выводить яды, которые, как он полагал, служат причиной ее болезни. Томас выразил горячее несогласие – и его совету все-таки последовали: «Я уверил императрицу, что, по моему мнению, кровопускание было необходимо и что не следовало медлить. Государыня решилась, кровь ей пустили в количестве восьми унций, и весьма скоро она почувствовала значительное облегчение»[346].

Он в который раз испытывал «живейшее беспокойство» насчет ее состояния, и Екатерина снова доверила ему собственную жизнь. Еще три недели он оставался рядом, наблюдая за ней по мере того, как ее состояние улучшалось. Он настаивал, чтобы она на время отказалась от своего изматывающего распорядка дня и позволила себе отдохнуть. Этот запрет на работу, впрочем, не помешал пациентке написать мадам Бельке, сообщая о том, какие инструкции дал доктор, и объясняя, что лихорадка «продержала меня в постели целых шесть дней, что я сочла весьма неудобным для человека, любящего свободно двигаться и до смерти ненавидящего пребывание в постели»[347].