Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы

Задержек больше не было, и Димсдейлы сели в Амстердаме на пакетбот, направлявшийся в Харидж. В конце апреля они наконец вернулись домой, в Порт-Хилл-хаус, – через девять месяцев после того, как покинули его. Снега Петербурга остались далеко позади; в живых изгородях Хартфордшира почти отцвел терновник, а боярышник стоял в полном цвету. Томас наконец воссоединился с семьей, по которой так скучал. Жена Энн и шестеро детей в один голос требовали рассказов о России.

В отчете, написанном перед отбытием из Петербурга, врач изложил свое мнение об императрице и о тех русских, которых он встретил в ходе своего визита. Он не скупился на похвалы Екатерине (точно так же, как в своем первом письме Генри Николсу, написанном вскоре после прибытия в Россию). Подчеркнув ее неутомимое трудолюбие, умеренный рацион и способности к языкам, он заключал: «К природным ее прелестям прибавьте вежливость, ласковость и благодушие, и все это в высшей степени; притом столько рассудительности, что она проявляется на каждом шагу, так что ей нельзя не удивляться. …Поощрение и преуспеяние свободных искусств{33}, благо ее подданных – вот предметы, на которые в мирное время постоянно и ежедневно были обращены ее великие дарования»[354]. Томас отнюдь не был беспристрастен в этой оценке: Екатерина согласилась с ним в вопросе прививки, который был его сердцу важнее всего, она доверилась его способностям, она наградила его с чрезвычайной щедростью. Однако, как показывают его научные труды, обычно он был сдержанным, скромным и проницательным наблюдателем, точно описывавшим наблюдаемое и не склонным впадать в преувеличение. Его искреннее восхищение российской императрицей основывалось на собственном опыте.

Похоже, Димсдейл пытался предвосхитить обвинения в предвзятости и наивности своего описания русской аристократии, старательно очерчивая четкие параметры своей квалификации. Он знал, что его рассказ идет вразрез с преобладающими среди британцев представлениями о России как о неотесанной, нецивилизованной земле, жизнь которой питает исключительно водка. Но он лично стал свидетелем совсем иной картины и описал ее так же честно, как любую историю болезни:

Каждому свойственны предубеждения противу других наций и противу их обычаев; поэтому многие из англичан, которые удивляются характеру высоких особ, выше сего упомянутых [императрицы и великого князя], имеют дурное мнение о дворянстве и о народе в России и даже полагают, что между ними существуют остатки варварства. Я не буду говорить о том, какими они были прежде, но я прошу заметить, что я говорю о времени 1768 и 1769 года; тогда исполнение моих врачебных обязанностей и частые приглашения к столу дворян давали мне возможность познакомиться с ними в их семействах, где я мог составить себе о них более верное понятие, чем через то поверхностное и условленное приличиями знакомство, которое можно сделать в общественных собраниях. Я могу совершенно удостоверить, что знатные лица вежливы, великодушны и честны и, что покажется еще более странным, весьма умеренны в употреблении крепких напитков[355].

В России Томас вращался в самых высоких кругах, какие только мыслимы, однако спешил поделиться личным опытом и для того, чтобы исправить неверные представления о бедняках:

Легко себе представить, что я не был в частых сношениях с простым народом, тем не менее, сколько я мог заметить, он был всегда очень расположен оказывать все услуги, которые от него зависели, и во время моих прогулок, когда я был один, имел случай испытать их обязательность; часто одними знаками мог я спросить, куда мне идти, и я всегда находил, что бедные люди были рассудительны и совершенно готовы быть мне полезными[356].