Семь месяцев, проведенных Томасом в России, дали ему несравненную возможность погрузиться в мир, о котором многие судили, но который немногие знали по собственным впечатлениям. Профессиональная подготовка помогала ему делать наблюдения и как можно точнее записывать их; интуиция подсказала ему опубликовать свои находки. Но этот опыт помимо всего прочего изменил его на личном уровне, раскрыв ему глаза на новый мир, к которому он до конца жизни относился как к чему-то близкому, даже когда с облегчением вернулся к домашнему и семейному уюту.
В июле 1769 г. Стратфорд Каннинг, попутчик Димсдейлов, добравшийся до Лондона, написал очередное письмо отцу. Он встретился с Томасом в столице и получил от него сердечное приглашение посетить семейство Димсдейл у них дома, в Хартфордшире. Молодой купец лаконично описал настроение врача (прошел ровно год с тех пор, как Томас получил из Петербурга приглашение, от которого поначалу отказался): «Он чрезвычайно радостно вспоминает о России, однако находит, что в родной стране он в совершенной безопасности»[357]
.Получив высокое дворянское звание и щедрую плату, Томас мог бы уйти на покой, наслаждаясь богатством и новообретенным положением знаменитости. Но на него слишком сильно влияли квакерское воспитание и медицинское образование. Он считал: пока оспа продолжает свирепствовать, особенно среди бедняков, его дела не закончены. Впереди были новые трудные задачи.
Омай, житель одного из островов Южных морей, привитый Томасом Димсдейлом по повелению короля Георга III. Портрет кисти Джошуа Рейнольдса, ок. 1776 г.
9. Знаменитость
Более того, я сторонник прививки…
В декабре 1769 г. холодным утром двое мужчин явились на завтрак в изящный лондонский особняк доктора Джона Фозергилла на Харпур-стрит. Одним из них был Сэмюэл Гальтон, богатый производитель оружия из Бирмингема (а кроме того, квакер, как и хозяин дома)[359]
. Его спутником, энергично снимавшим пальто в передней после короткой пешей прогулки из собственного лондонского дома на площади Ред-Лайон-сквер, был не кто иной, как Томас Димсдейл, старый друг Фозергилла, барон Российской империи.Бетти Фозергилл, бойкая 17-летняя племянница врача, приехавшая из Уоррингтона погостить на зиму, с восторгом обнаружила, что сидит за тостами и чаем с прославленным доктором, который привил российскую императрицу. Она записала в дневнике:
Я испытывала немалую радость, и моему самолюбию, наверное, даже немного польстило, что я нахожусь в обществе человека, который всего несколько месяцев назад произвел такой шум во всем мире, ибо получил так много знаков благосклонности от одного из величайших европейских правителей. Мне было в новинку слушать разговоры обо всех этих принцах, князьях, графах и баронах, ведущиеся в столь непринужденной манере[360]
.Пока новости о прививке Екатерины разлетались по Европе, стимулируемые ее личными пропагандистскими усилиями и похвалами восхищенных французских философов, новоиспеченный барон обнаружил, что попутно и сам сделался знаменитостью. Его «Современный метод», пользовавшийся огромным спросом, уже принес ему известность в профессиональных кругах, но присвоенный ему титул, который он употреблял при любом удобном случае, гарантировал, что никто не забудет его связей с Россией. Именно как «барон Димсдейл» он подписался на обязательстве об уплате ежегодных членских взносов (52 шиллинга) в Королевское научное общество, куда его избрали 11 мая 1769 г., вскоре после возвращения из Петербурга. Фозергилл, отлично умевший использовать свои знакомства в среде квакеров, стал одним из трех поручителей, рекомендовавших принять его в эту почтенную организацию, которая за 40 лет до этого сыграла важнейшую роль в оценке и принятии прививочной практики в Британии[361]
.Русский титул Димсдейла также добавлял толику величественности одному частному банку – новому прибавлению к его разносторонним интересам. Он уже являлся членом партнерства «Димсдейл, Арчер и Байд», но в 1774 г. вместе с одним из партнеров отделился и основал банк под названием «Стейплз, барон Димсдейл, сын и компания»[362]
.