Квакеры со своей приверженностью идеалам простоты и безыскусности традиционно отказывались от заказывания своих портретов, считая это проявлением тщеславия, но Томаса не ограничивали такие соображения. Екатерине, отлично понимавшей могучую власть искусства, очень важно было, чтобы художник изобразил царского прививателя и его сына – это стало бы частью ее кампании по продвижению нового метода, подчеркнуло бы, что она сама, проявив немалую отвагу, вошла в число первых россиян, подвергшихся прививке. Два свежеиспеченных барона покорно позировали придворному живописцу Карлу Людвигу Христинеку. Теперь с полотна на нас глядит серьезный Томас в необычном для него ярко-алом бархатном камзоле поверх подходящего по цвету жилета, тогда как Натаниэль, выглядящий более непринужденно, облачен во фрак синего бархата, выдержанный в континентальном стиле, с модными гофрированными манжетами на рубашке, сделанными из тонкого белого кружева. Эти картины вместе с живописными изображениями великого князя, Панина, Черкасова, Владимира Орлова и несколькими портретами самой Екатерины также были вручены Томасу. Гора подарков, полученных им от императрицы, неуклонно росла.
За пополнением списка даров Екатерины и других привитых пациентов трудно было уследить. Томас заносил в записную книжку имена своих подопечных и их подарки: четыре табакерки, жемчужное ожерелье, еще одно ожерелье с браслетами… Вместе с рецептом чернил и заметками о том, как правильно обращаться к русским аристократам и произносить их непривычные имена, он записывал поручения, которые давали ему пациенты, следившие за последней английской модой: врач обещал раздобыть книгу о пчелах, всевозможных охотничьих собак, фарфоровых фазанов[276]
.У Томаса прививалось множество богатых семейств России, и он мог бы еще больше увеличить число подарков, но все чаще думал о родине. «Из знатнейших особ многие уже привиты, однако еще больше число тех, кто желал бы подвергнуться сией процедуре, – писал он своему другу Генри 25 ноября, на следующий день после сенатской церемонии. – Если б капитал являлся моею целью, я мог бы, по всему вероятию, в короткое время нажить здесь огромную сумму, но я вполне доволен».
Официальной Британии он уже все доказал. Кэткарт, осваиваясь в новой должности посла и с облегчением сознавая, что рискованный прививочный проект укрепил британско-российские отношения, хотя в случае неудачи мог бы и разрушить их, возносил высочайшие хвалы доктору, проявившему столь мудрую политическую осмотрительность. Дипломат сообщал в Лондон:
Что же касается барона Димсдейла, то он в точности таков, каким был д-р Димсдейл, покидая Стратфорд. Мужественная простота его поведения, а также твердость и благоразумие, проявленные им в весьма деликатных и тонких обстоятельствах, делают честь его стране, а заодно помогли ему сделать состояние. Он ни на миг не забыл о чести быть подданным Короля и всегда сносился со мною по тем предметам, обсуждение коих не являлось неподобающим при обязанностях, налагаемых его положением.
Томас сумел пройти по тонкой политической грани, предоставляя полезные сведения и при этом не предавая ничье доверие. Большое впечатление на русских произвели не только его медицинские умения, но и его характер.
Напряженные переговоры о возможной поддержке Британией российской войны с Турцией начинали вызывать у посла досаду, но его всегдашнее восхищение российской императрицей, рожденной в немецких землях, возросло как никогда. «Русские по большей части – люди без образования, без принципов, без каких-либо познаний, хоть и не без некоторой смышлености», – пренебрежительно докладывал он в Лондон (уже на довольно позднем этапе визита Томаса). Бывший солдат обнаружил, что Екатерину ему понять легче: «Императрица быстра мыслью и суждением, со вниманием относится к делам и желает наполнить свое правление достоинством, принося пользу даже низшим из подданных, заботясь притом не только о нынешнем, но и о растущем будущем поколении. Такое трудно вообразить, пока вам не доведется узреть ее воочию»[277]
.