Прививка для императрицы: Как Екатерина II и Томас Димсдейл спасли Россию от оспы

Знатнейшие особы империи, обитатели императорской резиденции, люди всех званий и сословий, казалось, соперничают друг с другом за то, чтобы поскорей последовать сему блистательному примеру. Ни медики, ни священнослужители не выдвинули публично никаких возражений против прививки; первые почти все переняли сей метод в своей практике, а иные из вторых даже рекомендовали его с амвона[284].

Для Екатерины, постоянно перестраивавшей и перекраивавшей свой политический нарратив, мифологизация прививки давала отличную возможность одновременно представить в символическом виде разные грани ее правления. Героическая битва с ядовитой змеей вызывала в сознании образ мужественной царицы-воительницы, которая, сидя верхом на коне и облачившись в военную форму, ведет свою армию, помогающую ей занять престол, и устремляет Россию вперед, к величию. При этом сравнения с милосердным Добрым Пастырем создавали более мягкий, женственный образ императрицы как «матушки» российского отечества, затмевая мрачные воспоминания о перевороте и о насильственной смерти ее мужа – то есть, собственно, о том, за счет чего она и воссела на трон. Создавалась такая картина: в качестве благожелательного тирана Екатерина готова использовать свою самодержавную власть для защиты и спасения своего народа, в буквальном смысле – посредством введения по всей империи прививочной процедуры, спасающей жизнь людям, в метафорическом смысле – посредством своего строгого, но просвещенного правления.

Особая гендерная гибкость Екатерины, которую часто подмечали иностранные наблюдатели, пытавшиеся осмыслить ее женскую власть, нашла идеальное выражение в своеобразном смешении силы и любви, которое воплощала в себе ее прививка. «Я осмелюсь утверждать относительно себя, если только мне будет позволено употребить это выражение, что я была честным и благородным рыцарем, с умом несравненно более мужским, нежели женским; но в то же время внешним образом я ничем не походила на мужчину; в соединении с мужским умом и характером во мне находили все приятные качества женщины, достойной любви», – писала она в своих мемуарах[285]. Ее женское тело, подвергавшееся очистке посредством слабительного, кровопусканиям, протиранию чужой слюной, с его головными болями, лихорадочным жаром и менструальными кровотечениями (все это в мельчайших подробностях отслеживал ее врач), сумело побороть одну из самых пугающих болезней в истории, чтобы ее народ мог жить.

Изощренные послания, скрытые в художественном представлении ее прививки, были сведены до трех русских слов – своего рода девиза, выбитого на памятной бронзовой медали, которую она заказала граверу Тимофею Иванову. Фраза «Собою подала пример» отчеканена над фигурой императрицы, которая держит сына за руку и простирает другую руку к благодарной матери и детям, символизирующим Россию и ее народ. За ее спиной лежит бездыханная гидра предрассудков, а на заднем плане виднеется храм, изображение которого выполнено в классическом стиле и представляет веру.

Пока ее двор смотрел аллегорические спектакли с богами и драконами, сама императрица уже составляла совсем иной сюжет для потребления за пределами России. Ее первые письма, отправленные в этот период из Царского Села, подчеркивали, что она благополучно пришла в себя после прививки. Теперь же она хотела вызвать более широкий резонанс, подав это событие как деяние просвещенного европейского правителя. 5 декабря она снова написала прусскому королю Фридриху Великому, отвечая на критику ее «поспешного» решения и представляя свои мотивы как смесь понятных эмоций и рационального суждения[286]: «С детства меня приучили к ужасу перед оспою, в возрасте более зрелом мне стоило больших усилий уменьшить этот ужас, в каждом ничтожном болезненном припадке я уже видела оспу». Весной и летом этого года ей пришлось вместе с сыном то и дело переезжать «из дома в дом», чтобы избежать оспы. «Я была так поражена гнусностию подобного положения, что считала слабостию не выйти из него. Мне советовали привить оспу сыну. Я отвечала, что было бы позорно не начать с самой себя, и как ввести оспопрививание, не подавши примера?» В письме Фридриху она также утверждала, что после исследования данного вопроса подошла к решению как к своего рода образцу просвещенного мышления, бесстрастно взвешивая риск: