"Привлеченная к дознанию..."

— Ах да... Так вот. Солдаты охотились за оружием. Мастер с солдатами залезал в станки, а салага — ученики — уже тащила оружие крановщикам, которые рассовали его по балкам... Смеху. Крановщики уселись под самым небом, солдатам шуточки отпускали. Офицерик попробовал забраться на кран — кишка тонка...

— А мастер?

— Дрянь... Из царских пирожников. — Великан заметил недоуменный взгляд Марии Петровны и пояснил: — Из тех, кто входил в депутацию после Кровавого воскресенья. Долго, шкура, скрывал, что у царя побывал, стыдился. Приперли, так рассказал, как под охраной Трепова возили их в Царское Село, как в Александровском дворце из внутренних покоев изволил выйти государь, как милостиво простил убитым и сиротам их вину. — Великан, подражая псаломщику, гнусаво закончил: — «Я верю в честные чувства рабочих и в непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их. Теперь возвращайтесь к мирному труду вашему, благословясь, принимайтесь за дело вместе с товарищами, и да будет бог вам в помощь».

— По заводам панихиды по убитым служат. Много радости в его прощении. — Мария Петровна презрительно скривила губы. — Вот вам прокламации для путиловцев. И особенно следите за дружинами. Оружие может быть любое — бомбы, револьверы, ножи, веревочные лестницы, колючая проволока против казаков и тряпка с керосином для поджога. Так настаивает Владимир Ильич.

Мария Петровна проводила рабочего, еще раз подивившись его богатырскому росту.

Весь день не закрывалась дверь в квартиру на Монетной. Рабочие. Студенты. Курсистки. Приносили динамит в поясах, и по комнате расползался сладковатый миндальный запах, запалы к бомбам в хитроумных жилетах, желтые аккуратные коробки с красными сургучными печатями — бомбы. На черном ходу топтались кухарки с интеллигентными лицами, в широких корзинах передавали последние листовки Петербургского комитета РСДРП.

Голубева принимала оружие. Столовой, самой просторной комнаты, оказалось недостаточно. Пришлось запрятывать взрывчатку в детскую. Работа требовала большой осторожности. А оружие все прибывало...

Прихватив ящик с браунингами, Мария Петровна направилась к мужу в кабинет. Василий Семенович лежал на кожаном диване, обмотав голову мокрым полотенцем. Глаза его напряженно следили за женой. Она поцеловала мужа в лоб и начала выкидывать книги, чтобы освободить место для ящика. Уловив его умоляющий взгляд, сказала:

— Теперь скоро — осталось перевезти взрывчатку из мастерской гробов.

Василий Семенович застонал, расстегнул ворот рубахи. Больной, нервный, он так боялся ее ареста. Мария Петровна жалела мужа, но изменить ничего не могла.

— Маня, давай поговорим спокойно: дело не в том, что мы с детьми живем на пороховом погребе, который ты устроила из нашей квартиры. — Василий Семенович привстал, не снимая мокрого полотенца с головы. — Оружие повлечет новые жертвы, новую кровь...

— Ты обложился манифестами и уповаешь на химеру, — рассердилась Мария Петровна, швырнув на письменный стол газету с правительственным сообщением.

— Разве слова Николая ложь?! Почему такое предубеждение?! Вслушайся. — Василий Семенович трясущимися руками поправил пенсне и начал читать: — «Смуты и волнения в столицах и во многих местностях империи нашей великой и тяжкой скорбью преисполняют сердце наше. Благо российского государя неразрывно с благом народным, и печаль народная — его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться настроение народное и угроза целости и единству державы...» — Помолчал и мягко заметил: — Этим словам нельзя не радоваться, как и настроению царя.

— Совсем как у Салтыкова-Щедрина: «Ведь мы как радуемся! И день и ночь, и день и ночь! И дома, и в гостях, и в трактирах, и словесно, и печатью! Только и слов: слава богу! дожили! Ну и нагнали своими радостями страху на весь квартал!» — Мария Петровна гневно взглянула в глаза мужу. — Расстрел демонстрации после манифеста о так называемых свободах личности! Черная сотня, набранная из полицейских и торговцев! Приказ Трепова: «Холостых патронов не давать!» — все это тебя убедить не может.

— Но кровь народная, кровь...

— Будем вооружены, так и крови меньше прольется! Третьего дня гуляла с девочками по городу. Смотрю: у манежа распахнуты настежь ворота, густая толпа валом валит. Пробилась и я. Глазам не поверила: по стенам развешаны портреты Баумана, лейтенанта Шмидта... А в центре пьяные черносотенцы из револьверов стреляют по этим портретам. Из народных героев сделали мишени! Кто не попадал из револьвера, тот подходил и плевался, выкалывал ножом глаза... Можно было такое выдержать? «Бандиты!» — крикнула я. Рабочие меня поддержали. Полетели камни, бутылки, началась потасовка, и черносотенцам досталось...

— А полиция?!

— Полиция бросилась защищать громил! — Мария Петровна прошлась по кабинету и устало закончила: — Ты уповаешь на манифест, нет, мирно с царизмом не договоришься.