Привычка выживать (СИ)

После окончания Шоу никто не вернулся в зеркальные комнаты. Их разделили на две группы – на мужчин и женщин, и каждой группе была выделена отдельная комната, большего размера и напоминающая скорее гримерку. Женская половина участниц должна была переодеться к Шоу после Шоу, мужская подкрепиться. Хеймитч сильно расстроился, удостоверившись, что алкоголь будет только на фуршете, и большую часть времени, отведенного на отдых, просидел мрачнее тучи на удобном диване. Он успешно игнорировал Бити, раскрасневшегося от волнения, сперва ослабившего узел галстука, а затем окончательно избавившегося от ненужной детали одежды. А еще он наблюдал за Питом, почти не скрывая своей озабоченности. Он ожидал чего-то неожиданного на сцене со стороны своего бывшего подопечного, но под этим чем-то подразумевались новые громогласные сообщения, а не приглашение нынешнего министра связи на сцену смертников. Хеймитч мог бы спросить у Пита, что тот творит, но Хеймитч знал, почему Пит это творит, и вопрос терял актуальность.

Пит собирался пожертвовать собой ради Китнисс еще на 74 Голодных Играх. Еще до того, как началась вся эта история с восстаниями и Капитолием, требующим возмездия от двух непокорных победителей. И теперь, когда Пит вновь вызвал огонь чужого гнева на себя, Хеймитч растерялся. Он видел в Пите и капитолийского переродка, и парня, который признавался когда-то Китнисс со сцены в любви. Но человек, на которого Хеймитч смотрел сейчас, не мог быть одновременно и капитолийским переродком, и Питом Мелларком. Никто не мог остаться прежним, пройдя через ад. Хеймитч знал не одну сотню примеров превращения человека в чудовище, и среди этой сотни не было ни одного исключения. Поэтому он поглядывал на Пита с осторожным ожиданием. Он знал о том, что произойдет после окончания приема в доме Плутарха, как знал и о том, что ему необходимо сделать. Конечно, ему не нравилась идея Гейла. Но он смирился с ней, как с чем-то неизбежным; он считал, что план Гейла был не самой удачной попыткой разрубить гордиев узел, но самой быстрой и самой действенной. В конце концов, их силы на исходе. Их жизни совершенно ничего не стоят даже в их собственных глазах, они сломаны, они все равно, что мертвы. Быть может, риск сможет на какое-то время расшевелить их? Хеймитч предпочел бы оставить этот вопрос открытым. Оставить хоть какую-то надежду – такую же жалкую, как и то, во что все они превратились.

Поэтому он наблюдает, запоминая важные и неважные детали происходящего, следуя выбранному им самим после возвращения из Двенадцатого дистрикта плану. С какой-то ностальгией он вспоминает адские деньки, в которых все победители ругались почем зря, наверстывая несколько месяцев относительной миролюбивой тишины. Не сказать, что эти дни не нравились бывшему ментору Двенадцатого; но все же было в них что-то отчаянно настоящее. Конечно, эти дни тоже были своеобразной репетицией. Смогут ли мертвые люди жить среди живых? Смогут. Какое-то время. Смогут прятать за улыбками гримасы боли и ужаса, по ночам душить рвущие горло крики от застаревших кошмаров, и бежать от воспоминаний с той скоростью, с которой способны бежать от мыслей их изможденные постоянной борьбой тела.

Собственные мысли вгоняют Хеймитча в депрессию. Он признает за всеми победителями Голодных Игр светлую надежду на то, что для них еще не все потеряно. Но надежда эта, с самого начала бывшая слабой, теперь и вовсе дала трещину. Нет, более маскироваться под счастливых или хотя бы довольных жизнью людей они не способны. Все они знают, на что готов пойти любой человек, чтобы выжить. Все они помнят, каково это – убивать ради спасения собственной шкуры. И все они не смогут избавиться от предчувствия предательства, обмана или лжи. Голодные игры выжгли в них всякую способность доверять. А то, что осталось после Голодных Игр, было уничтожено жизнью после Голодных Игр; жизнью, так странно схожей с формами медленной смерти.

От приема Плутарха Хевенсби Хеймитч не получает никакого удовольствия. Впрочем, смириться с невыносимой легкостью бытия ему помогает коллекционный коньяк министра, добытый с помощью Джоанны Мейсон, и с ее же помощью выпитый. Его пугает неожиданное появление Пита, но не лишает разума. Они все еще ждут взрывов, они ждут, что капитолийский переродок, все еще находящийся в Пите, даст о себе знать. Все, о чем они с Джоанной могут молить богов, в которых никогда не верили, так это о времени. Пожалуйста, не сегодня. Пожалуйста, не сейчас.