Привычка выживать (СИ)

На кухне, непривычно пустой и холодной, Джоанна заставляет себя сварить кофе. Руки ее дрожат; рассеянно она вспоминает о квартире с тысячью дверей, в которой вот так же проводила бесконечные ночи, бродя из комнаты в комнату, чтобы выпить кофе и разбудить Пита. Может ли она теперь разбудить Пита? Тогда между ними еще не было никаких препятствий, но уже тогда он просто не мог от нее избавиться. Теперь все немного изменилось. Теперь их разделяет гораздо большее.

Кофе кажется отвратительным. Любой запах и любой вкус кажутся отвратительными. Она сама себе отвратительна. Она понимает причины, по которым оказалась в своем сне в Четвертом Дистрикте. Быть может, глупо преодолевать такое расстояние лишь для того, чтобы свести счеты с жизнью, но самоубийство вообще вещь глупая, и каждый решает сам, где и при каких обстоятельствах его совершить. Джоанна не пытается оправдать ту, другую себя из собственного сна, но не может подавить злости, которая заметна в каждой ее мысли. От злости да и от любой другой негативной эмоции, Джоанна привыкла избавляться только одним способом.

В подвале уже оказывается Гейл, и странно, что он не слышит, как скрипит зубами Джоанна. В конце концов, Гейл – последний человек, которого она желала бы встретить именно сейчас.

- И на чем ты сидишь, мальчик-пересмешник? – спрашивает она, проходя в незанятую секцию и снимая со стенда лук.

Гейл оборачивается, не выказывая удивления при ее появлении. До этого момента он безбожно издевался над боксерской грушей, едва ли не стирая костяшки пальцев в кровь; бинты, которые должны были предохранять кожу от последствий ударов, размотались.

- Это какой-то энергетик, - отвечает он, тяжело дыша. – Принимается во время еды, действует семьдесят два часа. Я не стану учить названия их лекарств, - и опять отворачивается.

- Через пару лет ты, наверное, даже разговаривать не сможешь, - фыркает Джоанна. – Все их лекарства наносят непоправимый вред, - ей надоедает разговор, и говорит она уже совсем тихо, для самой себя, но Гейл слышит. Принимаемые лекарства уже сейчас отражаются на нем, потому что он звереет по непонятной причине и подходит к своей собеседнице ближе.

- Такой же непоправимый вред, как и охмор?

Джоанна замирает над сенсорной панелью, на которой выбирала уровень тренировки. Недоумение отражается на ее лице слишком явно, она крепче сжимает лук, пытаясь оставаться спокойной, хотя чувствует явную опасность от стоящего у нее за спиной человека. Впервые она действительно чувствует опасность; даже в той комнате, в которой стены были заляпаны кровью, она знала, что ей ничего не угрожает. Она знала, что Гейл ею недоволен, знала, что он выкажет свое недовольство обязательно с применением силы, но силы, которую она сможет сдержать. Сейчас же в его позе и даже во взгляде сквозит почти сумасшествие.

- При чем здесь охмор? – спрашивает Джоанна, прикасаясь кончиками пальцев к стрелам. Другого оружия под рукой нет; это немного напрягает.

- Я знаю, что ты была охморена, - выдает Гейл. Джоанна кривится, почти начиная высмеивать его, но осекается. – В ту ночь, когда ты отключила Китнисс от приборов жизнеобеспечения. Это была не совсем ты. Ты, быть может, даже не знаешь об этом. Но как я могу верить тебе, если части тебя уже может не быть?

Воспоминания о той ночи кажутся смазанными. Безумное передвижение по городу, разговор в квартире Эффи, алкогольное опьянение, державшееся слишком долгий срок, затем еще и наркотик, который Бряк вколола ей от простуды. Что за черт, кто лечит простуду морфлингом? Джоанна скалится, хотя пыталась улыбнуться.

- Ты лжешь, - говорит она после минутной паузы, и на сердце сразу становится легче. Конечно, он лжет. Откуда он может знать?

- Разговор Пита и Плутарха записывался, - отвечает Гейл. – Я уже получил распечатку. Несколько мест я даже выделил красным.

Сегодня-завтра с бывшим министром проведут уточняющие беседы, но я уверен, Питу он не лгал. Ты была под охмором, Джоанна. Ничего не хочешь мне сказать?

- Пошел к черту, - отвечает Джоанна. – И ты, и весь твой Капитолий.

Ей удается не только не сорваться на крик, но даже не повысить голоса, хотя какая-то часть ее самой сейчас медленно умирает от ужаса. Охмор, которого она не помнит. Мысли, которые не были ее собственными мыслями. Решение, к которому ее подталкивали извне. И последствия, за которые она пострадала. Ей казалось, что она поступает правильно. Она признала, что это было ошибкой, но ее ошибкой, а не ошибкой, которую ее заставили совершить. Во рту пересыхает, виски пронзает жуткая боль.

- Я – не часть Капитолия, - возражает Гейл откуда-то из темноты.

- Тебя охморили, чтобы ты верил в это? – спрашивает Джоанна. Медленно кладет лук и стрелы, но промахивается мимо стола, задевает стенд во время резкого разворота. Кровь гулко стучит в висках. Охмор. Ее охморили для того, чтобы она убила Китнисс. Ее охморили так, что она даже не поняла этого; никто этого не понял, и, в первую очередь – она сама.