Привычка выживать (СИ)

Эффи замирает. Раздумывает, но не очень долго. И возвращается. Выбирает сторону ближе к окну; сторону кровати, на которой нет Хеймитча, но сам Хеймитч думает, что с нее сталось бы приказать ему подвинуться. Раздеваться она, конечно, не собирается, хотя Хеймитч глумливо призывает ей быть смелее. За глумливостью прячется страх. Впервые за долгое время его сердце пропускает удар; такое прежде случалось с ним разве что в молодости. С нескрываемым восхищением он наблюдает, как Эффи снимает свои туфли и ставит их у кровати, как ставят обычно удобные домашние тапочки. Он поддевает ее и по этому поводу, но с меньшей уверенностью. Если это сон, то сон уж слишком приближенный к реальности. Эффи ложится рядом на спину, но глаз не закрывает.

- Ты боишься меня? – спрашивает Хеймитч, понизив голос до интимного шепота.

- Нет, - отвечает Эффи. – Все самое страшное со мной уже случилось.

В тишине он рассматривает ее профиль и будто видит в первый раз. Они не обмениваются больше ни единым словом, не обмениваются взглядом, и Хеймитч ловит себя на мысли, что скучал по шумной и глупой Эффи; но эта Эффи – другая. Эта Эффи прошла через ад и сумела вернуться. Сломалась, но продолжила дышать. Когда-то давно он шел по этому пути в одиночестве. Быть может, пришло время остановиться и подождать ее? Быть может, пришло время что-то изменить в своей одинокой непригодной для счастья жизни?

Когда Хеймитч просыпается окончательно, Эффи в спальне нет. От нее не остается даже запаха туалетной воды, и Эбернети делает разочаровывающий вывод о том, что сон оказался всего лишь сном.

И забывает о своем решении что-либо менять.

…

Во сне Джоанна тонет с открытыми глазами.

Не получается понять, где верх, а где низ, не получается сделать вдоха, вода забивается в легкие и обжигает изнутри солью. Тело ее не слушается; Джоанна чувствует вокруг только воду и начинает паниковать. Паника почти не отражается на до странности отчетливых мыслях. Я умру вот так глупо. Прямо сейчас. В одиночестве. Умру. Она не чувствует сожаления или досады, ей немного смешно. Она могла умереть тысячью разных способов с самого рождения, но, сумев выбраться живой из смертельной игры, она умрет, захлебнувшись водой в Четвертом Дистрикте, уже будучи героиней и победительницей. Это даже забавно. Вода кажется ей грязной, она начинает различать цвета, хотя те стремительно сливаются в темноту. Она думает о том, что ей, быть может, повезло не попасть на Квартальную Бойню сразу; в четырнадцать лет, став трибутом, она еще не умела плавать. Наверное, та смерть не казалась бы ей смешной; ее бы пристрелил кто-нибудь из профессионалов, наплевав на многочисленные ее уловки и навыки. Зато все закончилось бы быстро, и ей не пришлось бы проживать день за днем в аду, наполненном болью и унижением, чтобы попасть на другую смертельную игру, выжить, оказаться в плену, опять выжить, просидеть всю революцию в Тринадцатом Дистрикте, станцевать на свадьбе Финника, принять участие в Шоу, нарушить приказ на Шоу после Шоу, потерять всякий смысл жизни, приехать в ненавистный Четвертый Дистрикт и…

Во сне Джоанна тонет с открытыми глазами лишь потому, что не нашла лучшего способа самоубийства.

После пробуждения ее душит смех, похожий на кашель. Джоанна пытается отдышаться, избавиться от соленой воды, наполнившей легкие, но не перестает смеяться. И чего только не снилось ей в этом месте, похожем на ад, но прежние сны никогда не были такими забавными. Увидеть во сне собственное самоубийство, даже успеть прочувствовать всю предысторию! Интересно, чтобы сказал Аврелий, выслушав эту удивительную историю?

Смех прекращается, как и кашель. Джоанна садится в кровати и смотрит в темноту.

Нет больше никакого Аврелия. От Аврелия не осталось даже гниющего тела, а если бы оно вдруг и осталось, оно ничего бы не смогло сказать. В действительности у Джоанны к бывшему лечащему врачу только один вопрос: почему ей повезло быть пациенткой такого неудачника?

В ванной недостаточно яркий свет, но отражение в зеркале кажется испуганным и каким-то жалким. Какое-то время Джоанна тратит на то, чтобы покривляться, но вскоре отражение закатывает глаза и качает головой. Какая же ты несуразная, Мейсон! Когда же ты научишься правильно оплакивать умерших? Джоанна никого не оплакивает, лишь видит порой странные сны и хочет их объяснить с помощью призраков людей, которые с ней даже не попрощались.

В общих комнатах никого нет, но это не кажется странным. После тяжелых недель и даже месяцев никому не придет в голову спать всего два часа, а затем бродить по сонным комнатам, ничего не соображая. Никому, кроме Джоанны, разумеется, которая не хочет спать и не хочет жить, которая возвращается постепенно к тому состоянию, в котором в этот город возвращалась. В конце концов, она ведь не заставила себя включить воду? И ей совсем не хочется спать, потому что во сне ее не ждет ничего хорошего, только новые воспоминания о старом прошлом, наполненные одиночеством и унынием.