Привычка выживать (СИ)

- Мы можем до конца света пытаться переигрывать друг друга в остротах, - Джоанна все еще пытается держать себя в руках. – Поэтому опустим, хотя бы на время, взаимные оскорбления, - Гейл не начинает протестовать, соглашаясь тем самым начать взаимовыгодный диалог. Джоанна улыбается; порой приятно почувствовать себя взрослее и мудрее оппонента. – Почему ты все еще здесь? Тебе-то уж точно есть, куда отправиться.

Гейл пожимает плечом.

- Здесь осталась еще пара дел, которые нужно уладить. Меня вроде как представят к награде за участие в масштабной операции, - говоря все это, Гейл неосознанно задирает подбородок выше и выше, и Джоанна не удерживается от очередной кривой усмешки. – Что? – взрывается Гейл повторно. – Что ты так усмехаешься? Думаешь, что это глупо – не получать заслуженных наград?! Мне не хочется тебя переубеждать. Но единственная награда, которую получил мой отец за всю жизнь тяжелого труда в шахтах моего дистрикта, была дана ему посмертно. А он, поверь мне, заслужил огромное количество таких наград. И, да, я - не мой отец, я не герой, каким представляюсь в этих роликах, но я делаю все возможное, чтобы задуманное мною осуществлялось. Я делаю ошибки, - признание дается ему нелегко, - но лишь потому, что я что-то делаю. Я доверился Фульвии Кардью на свой страх и риск. Из-за нее я стал корчить из себя новый символ, чтобы иметь возможность противопоставить Плутарху свою известность. Люди верили мне, в конце концов, не было никакого обмана в том, что я сыграл свою роль в революции. Я и сейчас не обманываю никого, когда принимаю на себя обязательства по командованию своего же отряда. Я – это я. Не Китнисс, которая умеет вдохновлять. Не Мелларк, который черное обращает в белое и обратно. Я исполняю приказы, я отдаю приказы и жду, что они тоже будут исполнены. Несложно, правда?

- Делай это с меньшим пафосом, - советует Джоанна. – И, возможно, будешь прощен. А еще помни про ошибки, про свои собственные ошибки. Вспоминай о них каждый раз, когда рядом с тобой кто-то ошибается…

- Убить человека, разрезая его живым на лоскуты – не ошибка, - парирует Гейл. – К тому же, я не слушаю советов психически нестабильного капитолийского переродка…

- Был бы у меня лук, я бы тебя сейчас застрелила, - выдавливает Джоанна, а затем начинает смеяться. Безудержный и сумасшедший смех совсем не нравится Гейлу, и он стоит рядом, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как поступить, и выглядит на редкость нелепо, что смешит Джоанну еще больше.

Но в какое-то мгновение, вытирая выступившие слезы, и чувствуя, как ноют мышцы пресса, Джоанна ловит себя на мысли о том, что больше не злится на него. Смеясь над ним, она успела его простить. Сумела бы она еще простить себя, и жизнь бы вернулась на круги своя.

…

О том, что произошло в Президентском Дворце, всем сообщила Эффи.

Все собрались в столовой на первом этаже. Отдых пошел большинству присутствующих на пользу, но атмосфера не казалась никому ни домашней, ни семейной. Проблемы, не дававшие всем спать по ночам, по большому счету, никуда не делись. Шоу закончилось, но обнаженные раны еще не успели зажить, а изуродованным душам не помогут ни опасные лекарства с обратным эффектом, ни алкоголь, ни здоровый сон без сновидений. Шоу закончилось, и в этом, как оказалось, скрывается еще одна проблема с несколькими вариантами решения. Шоу закончилось, а жизнь, искалеченная Шоу, заканчиваться не собирается, и страх перед завтрашним днем, и днем, следующим за ним, и днями, тянущимися еще долгие беспокойные годы, становится лишь сильнее.

Хеймитч с отвращением посматривает в сторону пустых бутылок; их никто не убрал, либо из-за занятости, либо пытаясь воззвать к стыду всех проживающих здесь. С еще большим отвращением Эбернети посматривает в собственное отражение, нет-нет, но мелькающее на всех зеркальных поверхностях. Он говорил не единожды, что считает себя старым и слабым, а отражение сегодня лишь подтверждает его слова. Несколько раз он пристально смотрит в сторону Эффи, такой важной и такой равнодушной Эффи, пытаясь поймать ее взгляд и понять, был его сон действительно сном. Но Эффи избегает его взглядов, подтверждая тем самым реальность нереального разговора. Хеймитч старается не думать о том, что ловит свои отражения из-за нее, старается не представлять, каким она видит его сейчас, на свету, старается догадаться, чего же она хочет и чего, в действительности, хочет он сам. Он не может представить себя, живущим в Капитолии, как и не может представить Эффи, перевозящей целые вагоны своих вещей в его потрепанный дом в Двенадцатом Дистрикте. Направление собственных мыслей вызывает злую усмешку (Хеймитч ловит ее искаженное отражение на бокале, в котором есть только вода), мужчина встряхивает головой и мысленно ругает себя последними словами. Но ни злость, ни попытка воззвать к собственному чувству здравомыслия не избавляют его от странной теплоты, зовущейся, кажется, надеждой.