Привычка выживать (СИ)

- Когда-нибудь, - говорит Хеймитч как-то вечером, - мы вернемся в Двенадцатый дистрикт. И я накормлю своего кота. И заведу пару-тройку серых гусей. Хорошие все-таки птицы – гуси. Вкусные.

Он часто говорит про Двенадцатый дистрикт, но не так часто, как думает о нем. Мысли его вполне схожи с мыслями Китнисс, которая заставляет себя оставаться в Капитолии лишь потому, что Питу нужна помощь. Или, быть может, потому, что еще не убедилась окончательно в том, что Питу нужна она сама. Они много говорят между собой о своих отношениях, но лишь о тех, которые остались в прошлом. Пит больше не смотрит на Китнисс влюбленно и не пытается лишний раз прикоснуться к ней, но после ее возвращения из мертвых было бы странно ждать всего этого. Сама Китнисс не знает, чего хочет. Любви, прикосновений или же близости? Ей невыносимо оставаться в этом городе, но она продолжает быть здесь только из-за него. Это и должно быть ответом, но это не тот ответ, которого она жаждет.

Пит будто одержим поиском собственного прошлого. Ему запрещают возвращаться в больницу, запрещают смотреть записи с ним в главной роли, запрещают задавать вопросы. Но Пит продолжает упорствовать, продолжает сходить с ума без очевидных припадков бешенства. Пит чувствует, что не полностью принадлежит самому себе, чувствует и не может с этим смириться.

Однажды ему снится Джоанна. Джоанна в белом платье, сидящая прямо на песке со скрещенными ногами. Пит сразу понимает, что это сон, хотя Джоанна выглядит так, какой он ее помнит. И улыбается также – с язвительной усталостью.

- Ты продолжаешь сходить с ума, - резюмирует Седьмая. – Ты будто не хочешь быть счастливым, Пит.

Рядом с Джоанной оказывается дверь. Темная запертая дверь, просто стоящая посреди пляжа, ушедшая на пару сантиметров под воду и увязшая в песке. Ручка двери исцарапана, и, если прислушаться, можно услышать тяжелое дыхание с той стороны. Но, только если прислушаться. Иначе его легко перебивает шум моря.

- Остановись, Пит, - просит Джоанна, ежась на неожиданно холодном ветру. – Пожалуйста, остановись. Если не ради себя, то хотя бы ради нее. Ты ведь хочешь, чтобы она была счастливой? Только ты можешь сделать ее счастливой.

Пит привыкает к Китнисс, разбирая свои воспоминания на составляющие, но не умея собрать из разрозненных событий настоящую Китнисс. Он любил ее, он помнит. Она не отвечала ему взаимностью, когда-то. А что сейчас? Ему сложно понять, что чувствует она к нему сейчас хотя бы потому, что ей самой сложно это понять. Но она рядом. Рядом, как и он, когда ей нужна помощь. То, что она не уходит, - хороший знак, правда?

- Дети, - тянет Хеймитч.

- Им во многом нужно разобраться, - парирует Эффи, изредка возвращающаяся в эту квартиру с очередной порцией новых впечатлений, идей по переустройству и Каролиной.

Почему-то Каролину Пит помнит очень хорошо. Каролине он показывает то, что успел нарисовать, и с удовольствием изучает то, что нарисовала она за время своих путешествий.

Китнисс наблюдает за ними со стороны. У нее появляется странное чувство, чувство, которое охватывает любого, кто наблюдает за кем-то через замочную скважину. Эта неясная тревога слишком тесно переплетается со стыдом, и Китнисс, покраснев, возвращается на кухню, облюбованную бывшей сопроводительницей и бывшим ментором, которые, как заговорщики, втихую пробуют новый сорт вина.

- Ни разу не коньяк, - фыркает Эбернети, смешно причмокивая губами.

- А мне нравится, - говорит Китнисс, вдыхая чуть сладковатый запах. И, толком не придя в себя после осторожного глотка вина, говорит: - Я хочу вернуться в Двенадцатый Дистрикт.

Ей совсем не нравится повисшая тишина. Эффи ставит свой бокал на стол, прищуривается. И встает со своего места, чтобы сжать хрупкую девушку в своих объятиях.

- Я горжусь тобой, девочка, - говорит она, почему-то смахивая слезы. – Я не помню своего прошлого, но я точно знаю, что у меня не хватилось бы сил вернуться и принять его.

Хеймитч молча салютует своей подопечной бокалом, не выглядя при этом ни счастливым, ни довольным. О своих сомнениях он говорит позже вечером, прося Китнисс подумать еще раз.

- Почему? – Китнисс вскидывает голову.

- Потому что ты возьмешь все свои чувства и все свои сомнения с собой, - отвечает мужчина и наливает еще бокал вина. – Все равно это ни разу не коньяк.

Китнисс долго не может заснуть. Бессонница, тревожное чувство, поселившееся в груди, сгустившийся воздух в комнате, мало ли причин, чтобы всматриваться в темноту и погружаться в собственные мысли? Китнисс знает, что своего места в этом городе не найдет, знает это так же хорошо, как и Хеймитч. Но Пита она почему-то не может представить рядом с собой. Только не этого Пита, рисующего на белых мольбертах и смеющегося над ядовитыми замечаниями внучки мертвого президента, своего бывшего врага.