Привычка жить

Откинув одеяло, она села на постели, свесив ноги вниз, убито потрясла головой. Потом заставила себя потянуться, открыть глаза пошире да повернуть голову к окну. И в окне все то же — серый, нависший над городом низким облаком-прессом декабрь. Хоть бы снег пошел, что ли… Или бы солнце выглянуло. Да пусть даже бы оттепель противная гипертоническая грянула — все бы хоть разнообразие какое-то. А так — ничего. Пустота серая и холодная. Классическая суицидная погодка. Но все равно из дому надо выйти, и такой погодки глотнуть… И побыстрее, пожалуйста.

Женя торопливо засобиралась, будто опаздывая куда, и через двадцать минут уже выскочила из дома, соображая на ходу, куда ей рвануть за покупками. Новомодных огромных супермагазинов развелось вокруг, как грибов после дождя — один другого краше. Хотя изнутри они ничем особенным друг от друга и не отличались — ни товаром, ни интерьером, ни сервисом завлекательным. Ходи-перетекай из одного бутика в другой, пока голова от расслабляющей музычки не закружится. Ох уж эта магазинная музычка гипнотическая! Так и обволакивает тебя со всех сторон, так и уговаривает купить что-нибудь этакое, совсем тебе не нужное. А может, и нужное, но то, что не по карману. Тут уж за собой глаз да глаз нужен — и впрямь ведь купишь. А потом очнешься от гипноза, но уже поздно. С кого спрашивать-то? С музычки, что ли?

Влившись в толпу таких же, как она, новогодних покупок страждущих, Женя начала медленное передвижение по маленьким магазинчикам, присматриваясь к товару и отмахиваясь от назойливо предлагающих свою помощь продавщиц. Не надо ей никакой сладко-вежливой помощи. Противная она. Приторная слишком. И оттого совсем неестественная. Вот же — хлебом нас не корми, любим в крайности всякие впадать. Еще обида на старое и злобное хамство прежнего торгового сервиса в душах не остыла, а мы уже новой приторной молодой вежливостью недовольны. Хотя что греха таить — все это недовольство в кошельках наших и прячется. Вместо денег. Те, у кого денег много, от сладко-вежливой помощи не отмахиваются, как правило.

Вообще, будучи переведенной безжалостным перстом судьбы в статус людей малоимущих и слегка уже в этом статусе пооглядевшись, Женя пришла к выводу, что все бедные люди делятся на три основные категории: бедный, который злится и вожделеет, бедный, который не смеет и помышлять, и бедный, который подвел-таки под свою бедность удобную для себя философию. Однако к какой из этих категорий себя отнести, Женя так и не определила. Злиться и вожделеть как-то не хотелось. Не умела она от природы злиться по-настоящему. Думать не сметь тоже трудно было, поскольку она успела уже там побывать, в той сытой жизни, где и думают, и смеют. А философии всякие нужные отчего-то вообще мимо ее головы проскакивали. Наверное, голова у нее такая была — ни к чему не восприимчивая. Права, наверное, Катька, сравнивая ее с искусственным домашним растением — аукубой японской. Хотя, если по совести, уж Катьке ли об этом рассуждать? С одной стороны — оно, конечно, понятно. Юношеский максимализм и все такое прочее. А с другой стороны — трудно, что ль, увидеть, как матери нелегко сейчас плюхаться в свалившихся на голову проблемах? Вот взять и увидеть, что она, мать, никакая не суперменша крутая, а всего лишь обыкновенная женщина, идущая в полном одиночестве против холодного жизненного ветра? Как может, так и идет. Пусть аукубой японской искусственной, но идет же! Замерзает порой, корочкой льда покрывается, но идет.

Женя тут же нарисовала в воображении саму себя, бедную, обросшую этой самой корочкой льда, и от нахлынувшей острой к себе жалости даже остановилась, будто ткнулась лбом с размаху в холодную шершавую стену. Не ударилась, а именно ткнулась. Не больно, но неприятно очень. И тут же почувствовала в голове знакомый звон. Нехороший такой, тяжелый, дергающий за сердце. Знала она прекрасно, что это за звон — он него корежится все внутри, дрожит и выворачивается наизнанку. Что ж, именно так приступ этой проклятой болезни всегда и начинается. Болезни под названием испуганное женское одиночество. И если не принять меры, оно может разболеться не на шутку. Так разболеться, что долго себе не рада будешь. Очень, очень коварная эта болезнь. Вообще, если по справедливости, медикам следовало бы даже легализовать ее, в справочники свои занести, в учебники всякие медицинские. А что? Говорят же, например, — приступ острого аппендицита. А почему не может быть приступа острого одиночества? Еще неизвестно, что для организма опаснее! Аппендицит — это что, это ножничками чик — и нету его. А с одиночеством так не обойдешься. И антибиотики от него не спасут. И как простуду его тоже не вылечишь.