Приз Гора

— Твои груди, — обратил внимание работорговец, — Соблазнительно поднимаются, когда Ты делаешь это.

Она была поражена, услышать такое. Впервые ее женственность была столь небрежно отмечена и оценена.

На лицо была некоторая нелепость происходящего, странный диссонанс строгого пиджака и юбки с гореанским рабским ошейником одетыми на стоявшей перед ним на коленях женщине. Она смотрелась бы менее странно и гораздо естественней и лучше, предположил работорговец, если бы на ней была надета туника, лоскут рабского шелка или возможно еще лучше ничего кроме ошейника.

— Объяви себя рабыней, — потребовал мужчина, — но только если Ты сама этого желаешь.

— Пожалуйста! — всхлипнула она.

— Только если Ты сама желаешь, — повторил работорговец.

— Я — рабыня, — выдавила женщина.

— Ты — рабыня, — подытожил он.

Рабыня жалобно посмотрела на него.

— Что сделано, то сделано, — объявил работорговец. — У тебя нет власти отменить произошедшее. Ты понимаешь меня, девка?

— Девка? — ошеломленно повторила она, но мужчина даже не потрудился отвечать на такую банальность. — Да, я — девка.

— И девка понимает?

— Да, — прошептала она, — девка понимает.

— Ты — невостребованная рабыня, — сообщил работорговец. — А невостребованная рабыня является объектом предъявления права собственности.

— Предъявите на меня права, — попросила женщина.

— Ты умоляешь меня об этом? — уточнил он.

— Да!

— Я заявляю на тебя свои права.

— Я востребованная! — негромко проговорила она, с благодарностью и облегчением, и по ее щекам покатились слезы.

— Чья Ты? — спросил работорговец.

— Ваша! — ответила рабыня.

— Моя?

— Ваша, Господин, — исправилась она.

— Несомненно, это был первый раз, когда Ты адресовала это слово мужчине, — заключил он.

— Да, Господин, — подтвердила рабыня. — Ведь прежде у меня никогда не было Господина.

— Твои теории возмутили меня, — предупредил ее мужчина. — Соответственно, я не думаю, что твоя неволя, по крайней мере, в начале, будет легкой.

— Все будет так, как пожелает Господин, — покорно заверила его рабыня.

Мужчина повернулся, и сделал шаг к двери, собираясь уходить.

— Господин, — окликнула его она. — Я могу подняться?

Он улыбнулся, заподозрив, что в своих мечтах и фантазиях, она уже много раз была рабыней.

— Да, — бросил работорговец, даже не обернувшись, и вышел за дверь, а его рабыня вскочила и поспешила за ним.

Говорят, он решил оставить ее себе. А еще Эллен слышала, что она стала одной из самых восхитительных среди домашних и стойловых рабынь в Венне, городе, расположенном несколько севернее Ара, знаменитом его тарларионовыми бегами.

Эллен почувствовала на себе оценивающие взгляды мужчин и опустила голову.

— Я был первым, — объявил Мир, — кто поставил ее на то место, на котором ей надлежало быть, в ошейнике у ног мужчин.

— Подозреваю, что мужчины на Земле должны быть идиотами.

— Многие, несомненно, — согласился Мир.

— Но если тебя так удивило то, как хорошо она исполнила танец, это значит, в твоем доме она не танцевала, я прав? — спросил представитель.

— Совершенно верно, — подтвердил работорговец.

— Зачем же Ты тогда, отправил ее танцевать?

— Я ожидал, что это станет для нее проблемой, — ответил Мир. — Особенно в круге Ба-та. Я хотел не только дать ей опозориться, но и сделать последствия ее неудачи ужасными для нее. Я хотел, чтобы ее выступление, танец простой необученной земной девки, стал пародией на искусство, оскорблением для круга, должным привести в ярость тех, кто понимает в этом. Таким образом, она была бы быть не только унижена тем, что она должна танцевать как рабыня, но, вдобавок к этому, испытать мучительный для женщины позор и оскорбление, оказавшись не в состоянии доставить удовольствие мужчинам, станцевав настолько ужасно. Я пришел туда рассчитывая насладиться тем, что увижу, как ее будут долго и вдумчиво стегать плетью за то, что столь недостойная рабыня безрассудно вторглась в круг Ба-та.

Эллен задрожала. Какой жути она избежала в тот раз, как ужасно было бы оказаться под плетью! Был ли конец, спрашивала она себя, у ненависти и мести Мира?

Как же мало он, оказывается, знал о ней!

Доставив Эллен на Гор, к ее ошейнику, что он, несомненно, сделал ради своего удовлетворения, удовольствия, развлечения и мести, он поместил ее, полностью и непоправимо в такую ситуацию, которая, как ему казалось, должна стать ужасом, унижением и горем для любой женщины. Особенно для такой как она. Он бросил ее в ситуацию тотальной неволи, повиновения, страха, подчинения, беспомощности и служения, ситуацию, в которой женщину могли купить и продать, ситуацию, в которой она будет не больше, чем товаром, мясом для ошейника, уязвимым и бесправным, ситуацию, в которой ее ждали конура и клетка, цепи и плети. Таким образом, в его намерения входило обеспечить ей жизнь непередаваемого ужаса и страданий, мольбы, оскорбления и позора, жизнь рабыни, что, как он предположил, было бы самым несчастным существованием для человеческой женщины, и особенно для такой как она.

«Но как плохо он, оказывается, понял меня тогда, и понимает до сих пор», — подумала Эллен.