А теперь предположим, что муж действительно сделал жену, в пределах их семьи, своей рабыней. Полагаю, в этом случае их отношения изменились бы кардинально. Они просто не смогли бы, не замечать друг друга. У них больше не получилось бы, так сказать, не видеть друг друга. Они были бы больше не в силах считать друг друга чем-то само собой разумеющимся. Рабыня не может считать своего господина само собой разумеющимся, потому что она ему принадлежит, она должна быть прилежной в служении ему и отчаянно стараться доставить ему удовольствие. Также и господин не будет считать свою рабыню чем-то само собой разумеющимся, поскольку теперь она принадлежит ему, теперь она стала для него источником радости и удовольствия. А если она, хотя бы на мгновение вызовет его недовольство, она может наказана как рабыня, которой она собственно теперь и является. Пусть она разденется и, встав на колени, попросит разрешения взойти на его кровать и послужить для его удовольствия. А если ей покажется, что он снова начал считать ее само собой разумеющейся, то ей следует всего лишь жалобно увеличить свои усилия и еще более рьяно стараться доставить ему удовольствие.
Женщина предположила, что такая договоренность не просто освежила бы лишенные новизны семейные отношения, не просто оживила бы увядшие чувства, но изменила бы их в корне, преобразовала бы это до неузнаваемости, вбросила бы их в прежде неведомые, удивительные измерения, заменив утомившие дружественные отношения и прохладную безмятежность череды привычных событий и рутины на новую, динамичную, волнующую, драматичную, потрясающую реальность, заменив их полностью новой жизнью, неоспоримо значимой, поскольку супруги внезапно обнаружили бы себя обитателями более нового, глубокого, обширного мира природы, мира бурлящих эмоции и невероятных чувств, мира совершенно ясной идентичности и понятных отношений, мира полного повиновения и строгих команд, мира абсолютной покорности и бескомпромиссного доминирования.
Ей даже захотелось посмотреть на реакцию ее бывших коллег-феминисток, на ситуацию, в которой общество всерьез приняло бы их экспансивные, утомительные, навязчивые, пропагандистские утверждения относительно супружества как рабства, а положение женщин в обществе тождественным неволе, и решило бы довести их до логичного конца. Каково бы им было внезапно узнать о необходимости лицензирования для мужчин, а то и просто о праве собственности на них, как на женщин?
Мир, ее владелец, предложил своим гостям перейти к столу, застеленному накрахмаленной скатертью, уставленному отполированным серебром, свечами и цветами.
Потом он кивнул Эллен, предупреждая о том, чтобы она была готова наполнить фужеры вином.
Мир — чрезвычайно распространенное на Горе мужское имя. Можно не сомневаться, что найдутся тысячи людей, носящих его. Возможно, именно это соображение было главным, когда он подбирал имя для себя. Это, если можно будет так выразиться, было гореанское имя ее хозяина. Его земное имя не должно появляться в этом повествовании, точно так же, как и то имя, которое Эллен когда-то носила на Земле. Вообще, мужские имена на Горе как правило заканчиваются на согласный звук, а для женских наиболее характерно окончание на гласный, и чаще всего на «А». Хотя, конечно, хватает и исключений.
Эллен разлила вино по фужерам, начиная с женщины, затем Тутине, а в конце мужчинам, сначала тому, которого она не знала, и последнему, ее владельцу. Об этом порядке она была предупреждена заранее. Женщина, конечно, не знала статуса Тутины, а если и обратила внимание на повязку на ее левой лодыжке, то, скорее всего, решила что это результат раны или растяжения. Блондинка улыбалась и не спешила разуверять гостью в ее заблуждениях.
Эта новая, незнакомая Эллен, женщина, то и дело с явным любопытством поглядывала на нее в течение всего вечера, но невольница, избегая встречаться с гостьей взглядами, прислуживала тихо и почтительно.
Через некоторое время Мир указал, что Эллен могла подать суп. Женщина подкатила столик на колесах и начала разливать суп из большой глубокой супницы по тарелкам и расставлять их в строго предписанном порядке.
Однажды, еще в ее прежнем мире, в похожей на кабинет комнате, Эллен получала удовольствие от того факта, что ее саму обслуживала ненавистная Тутина, подавая ей кофе и печенье. Помнится она тогда, в свойственной ей манере, тонко, но недвусмысленно использовала ситуацию так, чтобы дать совершенно ясно понять Тутине рабский характер исполняемой ей работы, и свое собственное неявное превосходство над ней.
И вот теперь Эллен сама вынуждена была пострадать перед Тутиной, которой она должна была изо всех сил постараться понравиться.