Признание в любви

Тщетно пытаюсь себя успокоить – это просто птица, она принесла весточку. С кем ещё передать? Ирочка продолжает заботиться. Хочет меня отпустить? Нет, не то, – она знает, что когда улетел журавль, места для синички не будет. А я – я не впустил Её… Может быть дело в другом, я обещал, что мы всегда будем вместе. И не сдержал слово. Моя душа дождалась Ириной и улетела. Они улетели вдвоём – внутри пустота. Разве пустота может так щемить?

Не пел я с Ирой куплет из песни Окуджавы «Эта женщина в окне, в платье розового цвета, утверждает, что в разлуке невозможно жить без слёз». Судьба заставила, не петь – плакать. В шкафу висит розовое платье, которое она надевала, когда меня долго не было. Смотрю в окно и текут мои слёзы, те самые слёзы разлуки, и соглашаюсь с ней и с Булатом. Как верно, нет здесь гендерной разницы. Никакой. Сошлись две дороги для нас в одну – счастливую, бередившую души двадцать пять лет. Но потом разошлись… навсегда. Осталась одна и одному – дорога отчаяния. Как по ней нести память, может понять только тот, кто по такой дороге идёт.

Ты ушла. Ничего не стереть,
И мне не о чем Бога просить,
Только слово короткое «смерть»
Я теперь не могу говорить.

Догорает с надеждой закат,
Соберу я ладонями пепел,
И звезда мне твоя во сто крат
Ярче всех в тёмном небе засветит.

«Всё проходит?» – не верь!.. Пусть кричат.
Выходи, не волнуйся, я встречу.
Не могу я смотреть на закат,
Там, где время сгорело, как вечер.

30 Марта. Сон

В коридоре неяркий свет. Ира, не разобрал, как одета, проходит мимо меня в мамину комнату и закрывает дверь. Я приоткрываю наполовину, там ещё темнее, её мама или телевизор – не поймёшь, тихий говор. Нет, точно – мама. Слов не разобрать, да я и не прислушивался никогда, неудобно, как подслушиваю.

– Зачем ты закрыла?

– Я закрыла, чтобы мы тебе не мешали.

Очень чёткий и ясный Ирин голос. Успел обидеться, сильно.

– Ты мне никогда не мешаешь… И не можешь помешать!

Вздрогнул и проснулся. Без пяти пять. Пытался заснуть, узнать, что дальше. Разве уснёшь? Сердце стучит в голове. В это время Иры не стало. «Чтобы тебе не мешать» – такое не могло родиться само. Что это? Мамы нет и Иры нет… Когда Ирочка лежала и невозможно было терпеть боль, она всё равно мне улыбалась. Как выразить любовь и признание – только улыбкой. И теперь она продолжает заботиться – приходит во сне. Старается снять с меня тяжесть ответственности – не хочет мешать… жить.

У каждого своё время… как оно меняется. У меня его нет. Напомнил о нём мастер, с которым договаривались: «Приезжайте в одиннадцать, успел к сороковому дню». По привычке смотрю на каретные часы. Увидел, где остановились стрелки, – без пяти минут пять, и сам останавливаюсь… С ужасом понимаю значение Ирочкиных слов, когда они их заводила, – «завода хватит». Мне не дали тогда дослушать «на что хватит». Ответ дала судьба: его хватило… на Ирочкину жизнь. Часы приветствовали её рождение, были с ней при переездах, в поездках на дачу. И вот… Часам стало некого сопровождать. Они остановились вместе с тем, кто о них заботился… выполнили свой долг до конца.

В Словорубной мастерской, слово-то какое, будто попал к футуристам, Ира бы заметила, что и мастер похож на Хлебникова, он как птица. Выбил эпитафию

«Мир опустел, и прекратился век
осталось всё под мраморной плитой
не заменил тебя ни Бог, ни человек
Ты счастлива была, ведь Ты была собой»

не рядом с нашей фамилией, как договаривались, а посередине.

– Потому что это относится ко всем, кто здесь захоронен.

– Скажите ещё, что ко всем на кладбище.

– Да, всем подходит. Для большинства так и есть.

– Всем уже было написано. На воротах.

– У нас нет… Где?

– В Бухенвальде – Jedem das Seine.

– Что это значит?

– Каждому своё.

– Как правильно.

Сорок дней.

Снова день открытых дверей. Он бывает не только в музеях. Сегодня он у нас дома, правда, дом и раньше не закрывался. С утра мы на кладбище, а там всегда такой день. Открыто для всех и для их скорби. Туда несут благодарность и горе. И опять колокол, и опять внутри разрывается. А Бог, похоже, извиняется – открывает Солнце и убирает ветер. Родные, близкие, сотрудники с предыдущей и последней работы. Идём уже знакомой и для них дорогой… могила в цветах. Я и Саша с хризантемами. Наша с Ирой жизнь началась с этих цветов, они поддерживали её в больнице, теперь их лепестки покрывают место, где она осталась навсегда. Белый цвет – это оставленная нам светлая память.