Призовая лошадь

Мы вернулись в город. Мерседес отправилась в больницу, а я — на поиски квартиры, потому как мои планы найти работу и начать новую жизнь были вполне серьезны. Я твердо решил начать новую жизнь, но, понятно, не на скачках, а на этот раз трудовую, респектабельную. Марсель вот уже месяц как находился в больнице. Перелом ноги оказался весьма серьезным, и врач не обещал стопроцентного излечения. Он мог остаться инвалидом. Профсоюз выплачивал вспомоществование; расходы на больницу и врача оплачивала страховая компания. Но даже при этих условиях я предвидел для Мерседес и ее отца несколько трудных месяцев. В особенности если она бросит работу в кабаре. Мало-помалу во мне вызревало сознание, о котором прежде я и понятия не имел: я должен стать мужчиной-добытчиком, опорой семьи. Я понимал, что мне надлежит помогать им, и при одной мысли об этом добровольном самопожертвовании кровь бросалась мне в голову; я просто сгорал от желания поскорее жениться на Мерседес, заключить ее в объятия, приласкать с совершенно безграничной, бьющей через край нежностью.

В тот же вечер я узнал от Идальго и мистера Гамбургера, что Гонсалес продан за пятнадцать тысяч долларов. За вычетом комиссионных, налогов и долгов, мы с Идальго получили около двенадцати тысяч. Предсказание Идальго сбылось. Наша несушка снесла золотые яички, и еще какие! В то время как Идальго готовился к отъезду в Чили, я снял на холмах поблизости от университета удобный современный домик. С друзьями прощаться мне не пришлось. Ибо с Ковбоем и Куате я буду время от времени видеться за стаканом вина в излюбленной Коста-Барбаре или на рыбачьем причале, где эти два закадычных друга трудились в перерывах между скаковыми сезонами. Другие мои знакомые тут, рядом, до них рукой подать; все они в «Голден Гэйт Филдс», пустынном ипподроме, расположенном неподалеку от моего дома, рядом с морем. Когда закончится сезон в «Танфоране», сюда переведут лошадей, и воскреснут мои друзья, и снова закрутится карусель радужных надежд, горьких разочарований и фатальных поражений.

Что касается Мерседес, впрочем, раз уж мы дошли до событий сегодняшнего дня, до этого великолепного, солнечного, по-весеннему теплого утра… Из моего окна я вижу залив, окутанный туманом, порой походящим на морскую пену, порой на гигантскую стаю чаек. Заводские трубы Ричмонда выбрасывают спирали дыма. Бело-зеленое строение «Голден Гэйт Филдс» кажется мне когда-то знакомым и потом забытым лицом. По широкой ленте скаковой дорожки проносится только ветер, на лету сметающий чудом уцелевшие от прошлого сезона пожелтевшие билетики. На столе, рядом с чашечкой кофе, лежит раскрытый номер «Кроникл»; заголовок извещает о смерти Гонсалеса. Для газеты это всего-навсего смерть лошади с темной запутанной биографией, которая однажды преподнесла невиданный сюрприз и которая могла стать грозой для чемпионов в классическом танфоранском заезде. Погиб Гонсалес при обстоятельствах, о которых газета, щадя читателей, стыдливо умалчивает. Но для меня эти обстоятельства были подлинно эпическими, ибо я знал его истинно мужские повадки, его беспримерную отвагу, его рыцарственность и романтичность, Гонсалеса должны были перевозить в новую конюшню и потому вывели на улицу, чтобы погрузить в автофургон. В это время мимо проводили лошадей, в том числе красавицу кобылу-трехлетку. Гонсалес испустил звонкое ржание и, вырвавшись из рук служителя, в слепом животном порыве бросился на нее; движения его, то ли из-за возраста, то ли от усталости, были на редкость нелепы и уродливы. Перепуганная кобыла обернулась, поднялась на задние ноги и запрокинулась, на спину, увлекая за собой злосчастного Гонсалеса, который сильно ударился головой о мостовую. Рана оказалась столь серьезной, что ветеринару ничего не оставалось, как только прикончить его выстрелом из револьвера. Газета не сообщает, что на морде чемпиона-креола отразилось неземное блаженство и что в напрягшихся в предсмертной судороге мускулах чувствовались все с таким блеском завоеванные победы.