Призовая лошадь

— То, что произошло в последний раз, трудно объяснить в двух словах, — сухо заметил Идальго, — тут и везение, и целый ряд других обстоятельств, которые ты со временем, быть может, поймешь. Гонсалес выложился весь без остатка. Потому он и победил. Я тоже. Тебе кажется это смешным, не правда ли? А между тем все было именно так. Если мы будем дальше выезжать Гонсалеса, это съест все наши деньги; мы потеряем не только то, что заработали, но и по уши влезем в долги, задолжаем всем на свете, станем бродить с протянутой рукой. Пострадаем мы, и пострадает конь. В нем очень много от человека, и он понимает все не хуже тебя и меня. Он выиграл во имя родины. Он подорвал свои силы в этом заезде и если не откинул копыта, то только благодаря колоссальному своему мужеству… Но всему есть предел. Еще один заезд вроде последнего, с соперниками более высокого класса, более сильными и молодыми, — и Гонсалес может не выдержать, может рухнуть прямо на финише.

— Не понимаю, Идальго, еще неделю назад ты говорил о нем, как о непобедимом чемпионе.

— Конечно, он чемпион, но чемпионство его в прошлом. У него было даже два периода чемпионства. Но нынче его время прошло. Я это утверждаю потому, что знаю его, знаю досконально. Из последнего заезда он вышел неузнаваемым. Он выдыхается, после четверти мили, он потерял мужество. Конечно, бегать еще он сможет. Сможет даже время от времени выигрывать. Но только чудом, на одном самопожертвовании и с помощью…

— Что же нам делать?

— Я тебе сказал. Лично я возвращаюсь в Чили. А ты поступай как знаешь. Если ты мне веришь, то вовремя остановишься. — И тут он посмотрел на Мерседес, как бы приглашая ее вмешаться.

— Хорошо, — сказал я, — я знаю, что будешь делать ты. Но что станется с Гонсалесом? Что мы с ним будем делать?

Идальго заговорил как-то вдруг очень точно, словно опытный экономист, чего я за ним прежде никогда не замечал.

— Гонсалес выдохся. Если бы мы жили в Чили, то могли бы купить ферму и пустить его на развод. Он мог бы стать отличным производителем. Но мы живем здесь, и если впутаемся в подобное предприятие, то кончим тем, что потеряем все решительно. У нас нет достаточного капитала, мы не знаем среды, да и у меня, например, просто охоты нет. Остаются два выхода: либо продолжать скачки до тех пор, пока кто-нибудь его купит, либо продать немедленно, теперь же, пока он на вершине славы и покупателей хоть отбавляй. Я бы не хотел продолжать скачки, мне жаль Гонсалеса. Он так же быстро покатится вниз, как возвысился. Мне бы не хотелось становиться свидетелем того, как это будет происходить. Я предпочел бы продать его теперь же… когда он в зените славы.

Меня поразило столь четкое и безоговорочное решение Идальго, такое благоразумное и такое непривычное для креола. Он рассуждал здраво и хладнокровно, точно заправский делец. Я же взывал к чувствам: говорил о лошади как о члене семьи, друге, который вытащил нас из нищеты благодаря своему мужеству и великодушию. Мне казалось грешным бросать Гонсалеса, в особенности тут, на чужбине. Разве, живя среди гринго, он не испытывает ту же смертельную тоску и одиночество? Разве он не грустит по креольским лугам, окруженным фикусами, по прозрачным живительным потокам с гор, по проселочным дорогам, обсаженным ежевикой, по которым тянутся волы? Разве он не тоскует по запаху лука на ипподроме, по утреннему туману, развешанному на колючках кустарника, по подернутой сверкающей изморозью земле? А его мечты о красавице кобыле и жеребятах, которые, задрав хвосты, будут носиться по загону, чтобы потом превратиться в скаковых лошадей?.. Нет, было бы большим грехом бросать Гонсалеса на произвол судьбы после того, как он устроил нашу жизнь.

— Возьми его с собой в Чили, — сказал я вдруг, — почему бы тебе не взять его с собой?

Идальго рассмеялся.

— Не валяй дурака. Зачем я буду его брать? Знаешь, во сколько обойдется перевозка?

— Не больше стоимости пассажирского билета.

— Как могу я позволить себе такую трату? Не такой уж я дурак.

— Половину билета оплачиваю я.