Призовая лошадь

Само собой разумеется, что о скачках мы не заговаривали. Однажды, когда я попытался было заикнуться на эту тему, Марсель одной презрительной фразой мигом отбил у меня охоту продолжать разговор. Единственным утешением служили воспоминания о конных перипетиях последних недель. Мне доставляло огромную радость еще и еще раз перебирать в памяти церемонию триумфа, вручение чека; иногда мне мерещилось, что двадцать с лишним тысяч долларов были получены нами в серебряной монете и мы с Идальго дни и ночи напролет пересчитываем деньги. Поскольку мне нужно было целые дни торчать в больнице, я не имел случая повидаться с Идальго, ничего не знал о его планах насчет нашей лошади, понятия не имел о том, что происходило в «Танфоране» после нашей блистательной победы. При других обстоятельствах отсутствие связи с приятелем обеспокоило бы меня. Но сейчас я не волновался. Любопытно, как этот больничный уголок, где я мог беспрепятственно наслаждаться обществом моей невесты и пользоваться скучной и грубоватой дружбой ее отца, затягивал меня, погружая в мечты о домашнем уюте, о будущей семейной жизни, легко зачеркивал еще столь недавние события; на меня как бы внезапно низошла какая-то засасывающая умиротворенность. Мерседес быстро подметила во мне перемену и охотно ею пользовалась. Больше она уже не строила планов относительно Нью-Йорка, но, с другой стороны, не думала возобновлять контракт и с «Эль Ранчо». Она предавалась каким-то расплывчатым мечтаниям: сегодня возникал один проект, завтра — другой. Как и подобает истинной женщине, Мерседес инстинктивно перекладывала окончательное решение всех возникавших вопросов на меня, как на мужчину. Но в этом смысле расчет ее был заведомо неразумным. Я всегда был импровизатором и, будучи по природе игроком, неизменно полагался на волю случая, не пытаясь что-либо предусмотреть или тем более направить, всецело вверяясь, везению и природному чутью. Возможно, Мерседес претило это отсутствие целеустремленности во мне, но в то же время безусловно нравилось. Жизнь со мной всегда представлялась ей маленькой авантюрой, исход которой не очень ясен. Теперь же, когда влияние Марселя начало сказываться, моя склонность к авантюрам перестала быть опасной.

Однажды за мной зашел Идальго, чтобы вместе отправиться в больницу. Мы пришли в тот момент, когда делегация профсоюза уже собиралась уходить. Марсель был счастлив и горд.

— Ребята, — приветствовал он нас, — отличные известия, — и, не ожидая нашего ответа, продолжал: — Забастовка выиграна… Мы выиграли ее. Каково? Я же говорил, что нужно продержаться еще немного, не вешать нос и доказать этим мерзавцам, что никакая сила не сможет выгнать нас с причалов…

— Значит, мы выиграли? — спросил я, даже не заметив, что самозвано включил себя в число победителей.

— Выиграли, — подтвердил один из грузчиков. — И если когда-нибудь тебе или твоим друзьям понадобится помощь — милости просим. Для друзей у нас всегда найдется работа.

Это предложение, которое в других странах, быть может, ничего, кроме вежливости, не означало бы, здесь свидетельствовало об искренней братской симпатии, поскольку местные профсоюзы являются чем-то вроде монастырей, малодоступных для посторонних.

Мы с Идальго ответили дружеским рукопожатием.

— Спасибо, — сказал я. — Для людей вроде нас ваше предложение почетно, и мы сердечно благодарим за него.

— Словом, знайте, — продолжал наш собеседник, — если лошади ваши забастуют, то вы всегда найдете работу у нас в порту.

Когда делегация ушла, мы устроились возле постели Марселя и повели разговор, который определил дальнейшую мою судьбу. Марсель и Мерседес молчали. Они спокойно и внимательно слушали, как бы предугадывая заранее мой ответ земляку.

— Дружище, — начал Идальго, — если хочешь, спустимся на минуту и там поговорим, чтобы не мешать больному.

— Дело ваше, — вмешался Марсель, — но если это из-за меня, то напрасно, вы мне не мешаете, напротив…

— Поговорим здесь, — сказал я, — мы все тут свои, Идальго.

— Надо подумать о том, что мы будем делать теперь, когда у нас есть… — запнулся в поисках подходящего слова Идальго, — когда у нас есть… монета. Деньги положены в банк. Твою долю мы поместили на твое имя; тебе остается только сходить туда поставить подпись, и счет открыт. Ты уже знаешь, что тренер взял себе десять процентов, что составляет около двух тысяч долларов. Я получил половину плюс то, что я заработал за выездку. Тебе причитается что-то около десяти тысяч плюс те, что ты заработал в Серрито… Словом, уйма денег. Теперь надо решить, что делать дальше. До большого классического заезда в «Танфоране» остается всего месяц. Записываем Гонсалеса или нет? Вот в чем вопрос.

Откровенно говоря, я об этом еще не думал, считая само собой разумеющимся, что Идальго и мистер Гамбургер продолжают готовить Гонсалеса и что в предстоящем «Гандикапе» мы снова заработаем кучу денег.