Призрачная деревня

Сестра Катька не поленилась добраться до знахарки из Зуевки. Та тоже слыла за безумную, да и в целом – какое доверие к такой бабке, которая ладно бы ещё травами, а так ведь и заговорами лечила?

«Антинаучный бред» – сказал бы отец, да только в городе он был, на комиссии отчитывался – оправдывался.

Пришла бабка – не стала себя упрашивать. Собралась сразу, да вместе с сестрой Катькой в обратный путь и двинулись. Пришла, посмотрела на Егорку – тот, по своему обычаю, днём сонно сидел на табуретке, глазами вцепившись в стену. Цокнула языком.

– Нет, девонька, в нём больше души.

– Что это значит? Что вы такое говорите? – перепугалась Катька.

– А то и говорю, как есть. Ничем я ему не помогу, да и никто теперь не поможет. Надо было крестить брата-то…

– Крестить?..

Бабка рукой махнула. Посмотрела ещё немного на безучастного Егорку.

– А нет души – считай, он и не человек.

Ушла бабка, и денег не взяла, и зерна, и ткани.

А ночью Егорка к деду родному забрался. Тот кроликов держал, как прохладнее стало – по клеткам рассадил и в сени занес, там и зимовать их оставить планировал.

Оттуда и шорохи услышал, и писк жалобный, смертный.

Там внука и застал – пьющим кровь кролика.

Дед за ружьём в дом вернулся тихо – и обратно скорей. Промазал он мимо Егорки. А как в себя угодил – не признавался.

Так что в больницу городскую всё же поехали. И не одного Егорку повезли, связав от греха, как зверя, лишь бы кого в дороге не покусал, а сразу троих: и его, и деда, и отца. Как тот услышал, что случилось, схватился за сердце и рухнул на пол. Жуткий звук – как будто шкаф. Ни с того ни с сего, плашмя.

Из-за такого случая взяли колхозную машину. Даже разрешения не спросили.

– А всё ты с твоим кладом отца до такого довёл! Скорей бы тебя в армию забрали, – в сердцах бросила мать Яшке на пороге.

Но в армию не забрали.

В один из дней Яшка помогал брату на поле – тот, в отличие от отца, работу делал ту же, что и раньше.

Комбайн вдруг встал.

– Глянь, что там? Опять, видно, коряга какая застряла, – попросил Коля.

Такое часто случалось. Яшка без слов полез. Глубоко под комбайн забрался – нащупал что-то, а вытащить не мог. И тут лопасти на ногу и упали.

Не задавило Яшку. И ногу до конца не оторвало. Её даже и не отняли.

– Повезло тебе крепко, парень, – сказал больничный врач.

Но повезло ли?

Кость-то срослась, и мясо затянулось, и кожа. А вот с перерубленными сухожилиями всё вышло совсем не так просто. Нога теперь стала мягкая, словно и вовсе нет в ней костей. Чувствовал её Яшка, больно было или щекотно, если сдавить или почесать – а вот ни повернуть ниже колена, ни наступить не мог. Не слушалась она, и ощущалась, будто приклеенная, будто из ваты.

Стал он навек хромым калекой, прикованным к костылю. Какая уж тут армия?

Да только как-то иначе он всё это представлял.

И, главное, как ему, такому-то, теперь Лизе на глаза показаться?

11

Яшка вернулся домой в конце октября. Выдался он холодным на редкость, а к Яшкиному приезду и первый снег выпал. Присыпал крыши, деревья, дорогу.

Подвёз шофёр, ехавший из города в Зуевку. Оставил на повороте в сторону Красной горки: машина служебная, а у него и так перерасход бензина вышел, когда по своим делам прокатился.

Но Яшка и за это был благодарен: кабина грузовика всё же куда удобнее, чем рейсовый автобус. Хотя теперь уж место – если бы оно досталось – и не заставили бы уступать.

Его никто не встречал – никто и не знал о его возвращении.

Никто и не ждал.

Да и не до того им. Как схоронили отца да деда – те друг за другом ушли, день в день – остальным непросто пришлось.

Младшая сестра, Маринка, писала: