Призрак Бомбея

Их отношения ее вполне устраивали. Джагиндер был светлокожим красавцем, довольно высоким, с небольшим представительным брюшком. К тому же человек ответственный: он уверенно занялся семейным судоразделочным бизнесом, когда умер его отец Оманандлал, давал Савите вдоволь денег на украшения и трижды в неделю делал все для того, чтобы сыновья рождались один за другим. Она страшно боялась, что придется когда-нибудь надеть белое вдовье сари, — так же, как ее свекрови Маджи. Но пока Джагиндер жив, она всегда заткнет подруг за пояс в конкурсе на «самую первоклассную жизнь».

По крайней мере, так ей казалось. Когда бог смерти Яма унес новорожденную, Савиту потрясла не сама смерть дочки, а то, что эта непоправимая трагедия случилась именно с ней, Савитой, — в безопасном мире денег и связей. Траур она провела в одиночестве, а в голове пышно расцвели древние суеверия. Савита позвала тантриста, который подтвердил, что их дом — под дурным влиянием, и дал семечки куркумы, чтобы развесить их над детскими кроватками.

Она даже решила отправиться в паломничество в Мехндипур, полагая, что ребенка сглазила ведьма. «Помнишь ту нищенку, что подходила к нашим воротам? — кричала она Джагиндеру. — Я тогда была на шестом месяце, а Гулу никак не мог ее прогнать, пока твоя мать не отдала ей мое старое сари? Парвати еще замела и опалила ее следы, а ты сидел и смеялся. Это была ведьма, клянусь тебе! Она наложила проклятие на мое сари и сжила со свету моего ребеночка!»

Джагиндер пытался ее урезонить: мол, то был несчастный случай — обычная халатность, а Маджи объясняла все злым роком. Но Савита не унималась и убеждала, что во всем виновата айя. «Она ведьма! Ведьма!» — выкрикивала она, все дальше погружаясь в мир тайных чар и чудодейственных снадобий. Наконец закадычные подруги стали вежливо ее избегать: «Тебе нужно время, на? «Скажешь, когда оправишься, ладно?»

А затем произошла странная метаморфоза и с Джагиндером, который из бабочки превратился в жука. Всю жизнь он был строгим вегетарианцем и трезвенником — даже не лакомился шоколадками с алкогольной начинкой, что привозили из-за границы его разноплеменные друзья. Как и отец, он был благородным человеком — подлинным джентльменом: грубого слова сроду не услышишь. Заботливый, добрый, довольный жизнью, и ему страшно хотелось дочку.

Когда же она появилась на свет, родители даже не успели совершить церемонию и окрестить ее: девочка так и умерла безымянной. Однако в сердцах Джагиндера и Савиты она навсегда осталась Чакори — неуловимой лунной пташкой. После ее гибели Савита прочла в глазах мужа не скорбь, а смятение. Словно сама краткость младенческой жизни подорвала его авторитет — лишила его поразительной способности все делать по-своему. Джагиндер нашел утешение в бутылке «Джонни Уокер Блю», которую запирал в металлическом шкафчике; он обронил свои крылья и, словно куколка, спрятался в коконе стыда, раскаяния и вины.

Он больше не хотел спать с Савитой, как будто боялся зачать еще одну кроху, которую можно так же внезапно потерять. Он засматривался на вездесущие рекламные щиты, что призывали «пользоваться спиралью», и приучал Сави-ту к этому противозачаточному средству. «Разве ты не слышал, — издевалась она над мужем, — что спираль бьет мужей током?»

Парвати советовала каменную соль, пропитанную растительным маслом, или семена саршапы[84], вымоченные в белой воде из-под риса. Когда сын отчаялся и попросил мать о помощи, Маджи повела Савиту к специалисту по аюрведе, и тот прописал отвар из цветов джапы и кореньев тандулияки[85], вызывающий бесплодие. Савита отказывалась от всего. «Не хочешь, чтобы я забеременела? — набросилась она на Джагиндера. — Тогда сам пей каждое утро харидру[86] с козлиной мочой. Говорят, отличная контрацепция для мужчин».

Убитый горем Джагиндер совсем отдалился от Савиты и смотрел на нее в ужасе, словно это она виновата в случившемся. Он предавался одиноким раздумьям в спальне, и речь его становилась сердитой и злобной. Рюмочки вскоре сменились стаканами, а стаканы — целыми бутылками. Целые ночи проводил он вдали от жены, наедине с бутылкой.

Савите хотелось растоптать его.

Даже ее мать, приехавшая в гости из Гоа, ничуть не развеяла тяжелую атмосферу, что установилась в доме Митталов, словно июньский зной.

«Не вешай носа, лапушка, — успокаивала мать, с деликатным чмоканием попивая чай. — Тебе просто нужно с этим смириться».

Но Савита не унаследовала от нее эту капризную черствость, а потому замкнулась в своем мрачном мирке, поклявшись больше оттуда не выходить. Но затем ее золовка Ямуна погибла где-то на индийско-пакистанской границе, и в семье вновь наступил траур. Пару недель спустя Маджи вернулась с малышкой Мизинчиком, и это бессрочное пополнение издевательски напомнило Савите о ее собственной утрате.