Слуга как раз вошел во двор через большие ворота, как вдруг услышал резкое тревожное чириканье, которое поднимают воробьи, когда на них покушаются кошка или ястреб. Чириканье доносилось из густого плюща, увивавшего стену слева от Лоуренса. Подняв глаза, старик вздрогнул, увидев худого неприятного мужчину. Тот стоял, скрестив ноги, в нише окна, из которого обычно шел свет. Опираясь локтями на каменную кладку, он смотрел вниз со злорадной ухмылкой. Его впалые желтые щеки покрывали темные пятна, а на одной из них виднелось большое родимое пятно, которое Пегги назвала «бордовой меткой».
– Наконец-то я тебя поймал, негодяй! – закричал Ларри в ярости и страхе. – Прыгай сейчас же сюда и сдавайся, или я тебя пристрелю!
Подкрепив угрозу ругательством, старик вытащил из кармана длинный пистолет, который обычно носил с собой, и ловко прицелился в незнакомца.
– Даю тебе время и считаю до десяти – один, два, три, четыре… Если отступишь, я выстрелю, имей в виду! Пять, шесть… Тебе лучше поторопиться! Семь, восемь, девять… Даю последний шанс! Нет? Тогда получай – десять!
Грохнул выстрел. Зловещий незнакомец находился всего в пятнадцати футах от Ларри, а старый слуга был метким стрелком. Но на этот раз допустил позорный промах, потому что пуля лишь выбила немного белой пыли из каменной стены на расстоянии в целый ярд от незнакомца. Тот даже не шелохнулся, продолжая стоять в прежней небрежной позе, лишь улыбнувшись сардонической улыбкой.
Ларри был подавлен и зол.
– Ну теперь ты так легко не отделаешься, мой драгоценный! – прохрипел он с усмешкой, меняя дымящееся оружие на новый заряженный пистолет.
– В кого это ты палишь, Ларри? – раздался знакомый голос совсем рядом. Старик обернулся и увидел своего хозяина в сопровождении красивого молодого человека в плаще.
– Вон в того негодяя, ваша честь, там, в окне.
– Но там никого нет, Ларри, – сказал де Лейси с неестественным смехом.
И действительно – фигура в окне словно растворилась и исчезла, не сделав ни одного шага в глубь башни. Вместо ее лица теперь раскачивался причудливо свисающий пучок красно-желтого плюща. Разбитая и обесцвеченная каменная кладка при взгляде на нее под определенным углом имела смутные очертания рук и туловища. А две неровные красно-желтые полосы лишайника напоминали длинные и изогнутые веретенообразные ноги. Ларри в изумлении перекрестился, провел рукой по влажному лбу и закрыл глаза, с минуту не способный вымолвить ни слова. Все это был какой-то дьявольский трюк… Он мог бы поклясться, что видел каждую черточку лица этого парня, кружева и пуговицы его плаща и камзола и даже тонкие желтые пальцы с длинными ногтями, вцепившиеся в поперечную перекладину окна. Но там теперь не было ничего, кроме ржавого пятна.
Молодой джентльмен, прибывший с де Лейси, остался в ту ночь в замке и с явным удовольствием разделил домашнюю трапезу с семьей. Это был веселый и галантный француз. Красота младшей из сестер, ее веселый нрав и чувство юмора, казалось, заставляли время для него лететь слишком быстро и сделали печальным момент расставания.
Рано утром юноша ушел. Ультор де Лейси долго беседовал со старшей дочерью, в то время как младшая занималась утренней работой – доила маленькую, но строптивую корову Керри, поскольку никто из слуг не мог с ней справиться. Уна была единственной, кто считал это животное «добрым».
Ультор рассказал Алисе, что, уехав прошлый раз из Капперкаллена, он посетил Францию, поведал, каким добрым и милостивым был к нему французский король. И добавил, что ему удалось найти удачную партию для ее сестры Уны. Молодой джентльмен был знатного происхождения и, хотя и не очень богат, имел в собственности земли и титул, а также звание капитана в армии. Речь шла о том самом французе, с которым они расстались утром. О цели своего приезда в Ирландию Ультор не стал говорить, но, пользуясь возможностью, привел молодого офицера в замок, чтобы представить дочери, и очень рад тому впечатлению, которое девушка на него произвела.
– Знаешь, дорогая Алиса, я ведь дал обещание отдать тебя в монастырь. Если бы было иначе…
Де Лейси на мгновение заколебался.
– Ты прав, дорогой батюшка, – поспешила успокоить его старшая дочь, целуя отцу руку, – я и правда чувствую тягу к духовной жизни, и никакие земные узы или соблазны не в силах отвлечь меня от этого священного обязательства.