Призрак Оперы. Тайна желтой комнаты. Дама в черном

— Дядюшка Жак не мыл этих плиток, — пояснил Рультабиль, — этот пепел не что иное, как угольная пыль, припорошившая тропку, которую следует пересечь, чтобы пройти по прямой из Эпиней в Гландье. В этом месте находится поселение угольщиков, заготовляющих в больших количествах древесный уголь. По всей вероятности, преступник проник в павильон во второй половине дня, когда здесь никого не было, и совершил кражу.

— Но какую кражу? Где доказательства этой кражи? — зашумели мы все.

— Кражу меня заставило предположить, — начал репортер…

— Вот это! — громко перебил его господин Марке, стоя на коленях.

— Правильно, — улыбнулся Рультабиль.

И господин Марке объявил, что, действительно, на запыленных плитках, рядом со следами двух подошв, виден свежий след большого четырехугольного пакета, можно даже различить следы веревки, которой он был перевязан.

— Но вы, значит, побывали здесь, господин Рультабиль? А ведь я приказал дядюшке Жаку никого сюда не впускать. Он обязан был охранять павильон.

— Не браните его, — попросил Рультабиль, — я приходил сюда с господином Дарзаком.

— Ну, знаете ли, — воскликнул господин Марке недовольным тоном, поглядев на Робера Дарзака, который по-прежнему хранил молчание.

— Увидев отпечаток пакета рядом со следами подошв, я сразу подумал о краже, — продолжал Рультабиль. — Вор не явился сюда с пакетом. Он приготовил этот пакет здесь из украденных предметов и припрятал в этом углу, намереваясь захватить его с собой в момент бегства. Он оставил также подле пакета и свои грубые башмаки. Отпечатки подошв расположены рядом друг с другом и неподвижны. Теперь понятно, почему, убегая из Желтой комнаты, преступник не оставил никаких следов ни в лаборатории, ни в вестибюле. Проникнув в Желтую комнату в башмаках, он их там снял. Вероятно, они его стесняли, или он не желал шуметь. Затем его следы в вестибюле и в лаборатории были смыты дядюшкой Жаком. Это заставляет предположить, что убийца проник в павильон через открытое окно вестибюля после того, как дядюшка Жак в первый раз ушел из павильона, и до того, как он помыл полы. Сняв обувь, этот человек отнес башмаки в туалет и оставил их там, стоя на пороге, так как на пыльных плитках отсутствуют следы голых ног, ног в носках или в какой-нибудь другой обуви. Он поставил башмаки рядом с пакетом. В этот момент кража была уже совершена. Затем человек вернулся в Желтую комнату и проскользнул под кровать, где след его тела хорошо сохранился на полу и даже на циновке, которая в этом месте была скомкана. Отдельные соломинки даже выпали из плетения, когда он устраивался под кроватью.

— Да, да, это мы знаем, — вмешался господин Марке.

— Возвращение убийцы под кровать доказывает, что кража не являлась единственной целью его появления. Не следует также думать, что он спрятался туда, увидев через окно вестибюля или дядюшку Жака, или профессора с дочерью, возвращавшихся в павильон. В этом случае гораздо проще было бы спрятаться на чердаке и ожидать там более подходящего момента для бегства. Но нет! Он непременно желал остаться в Желтой комнате.

Здесь вмешался начальник сыскной полиции:

— Недурно, недурно, молодой человек! Мои поздравления. Если мы и не знаем еще, как убийца ушел, то, по крайней мере, шаг за шагом проследили его приход сюда и знаем, что он здесь делал: совершил кражу. Но что он украл?

— Чрезвычайно важные вещи, — ответил репортер.

В этот момент в лаборатории раздался вопль отчаяния. Все бросились туда и увидели дрожащего профессора Станжерсона, который с блуждающим взором указал нам на некое подобие книжного шкафа, раскрытого и пустого. В тот же момент он рухнул в глубокое кресло у стола, не в силах сдерживать слезы.

— Я вновь обокраден! — простонал он. — Только ни слова дочери. Она будет в отчаянии еще больше, чем я. А впрочем, после всего, — он глубоко вздохнул, — не все ли равно. Только бы Матильда осталась жива.

— Она будет жить, — сказал Робер Дарзак.

— А мы найдем украденные вещи, — как эхо откликнулся господин Дакс. — Но что же хранилось в этом шкафу?

— Двадцать лет моей жизни, — глухо ответил знаменитый профессор, — или, вернее, моей с дочерью. Наиболее ценные документы, секретные отчеты о наших опытах и наших работах за двадцать лет были заперты здесь. Это наиболее ценные из всех документов, хранившихся в этой комнате. Какая невосполнимая потеря для нас и, смею сказать, для науки. Человек, который пришел сюда, отнял у меня все — мою дочь и мою душу.

И великий Станжерсон заплакал, как ребенок. Мы стояли вокруг, потрясенные этим огромным горем. Господин Дарзак, опершись о кресло, в котором сидел профессор, также с трудом сдерживал слезы. На мгновение я даже испытал к нему симпатию, несмотря на инстинктивную неприязнь, которую мне внушали странное поведение и часто необъяснимое волнение этого человека.