Призрак Оперы. Тайна желтой комнаты. Дама в черном

— Послушайте, Сэнклер, — сказал он. — Бернье вам, конечно, все сообщил. Не стоит никому ничего рассказывать, ведь выстрела они могли и не слышать. Не надо путать людей, не так ли? И потом, я бы хотел попросить вас о личном одолжении.

— Говорите, мой друг, — ответил я. — Располагайте мной по вашему усмотрению.

— Спасибо. Дело идет всего лишь о том, чтобы уговорить Рультабиля лечь спать. Когда он уйдет, жена успокоится и тоже отправится отдыхать. Нам всем следует отдохнуть. Спокойствие, Сэнклер, спокойствие. Все мы нуждаемся в тишине и спокойствии.

— Хорошо, можете на меня рассчитывать, — сказал я и крепко пожал ему руку, чтобы выразить свою преданность.

Я был уверен, что все эти люди что-то скрывали от нас, и что-то очень серьезное.

Господин Дарзак ушел в свою комнату, а я, не колеблясь, отправился в гостиную Старого Боба за Рультабилем. На пороге я столкнулся с ним и Дамой в черном. После минувших излияний я ожидал увидеть сына в объятиях матери, но оба они молчали и имели такой странный вид, что я, удивленный, остановился. Намерение госпожи Дарзак оставить Рультабиля в подобный момент и согласие Рультабиля этому подчиниться ошеломили меня. Матильда поцеловала моего друга в лоб и произнесла: «Прощай, мой мальчик», — таким печальным и торжественным голосом, что мне показалось, будто я слышу прощание умирающей. Рультабиль, ничего не ответив, увел меня из башни, и Дама в черном сама закрыла за нами входную дверь.

Версия о несчастном случае меня не успокоила, я был уверен, что в башне происходило нечто необычное. Рультабиль, несомненно, присоединился бы к моему мнению, не будь его мысли и его сердце заняты всем тем, что произошло между ним и его матерью. И потом, кто мне сказал, что он думал иначе?

Мы вышли, и я повел моего друга по направлению к Круглой башне. Рультабиль, покорно позволивший себя увести, тихо произнес:

— Сэнклер, я поклялся своей матери не видеть и не слышать того, что произойдет этой ночью в Четырехугольной башне. Это первый обет, данный мной моей матери, но ради нее я готов пожертвовать своим местом в раю. Я должен видеть и слышать.

Мы остановились недалеко от освещенного окна гостиной Старого Боба, которое нависало над морем. Окно все время оставалось открытым, что, без сомнения, и позволило нам услышать выстрел и предсмертный крик, несмотря на толщину стен. С того места, где мы теперь находились, было, разумеется, невозможно что-либо разглядеть через окно но зато мы могли слышать, а это было уже кое-что. Гроза миновала, но море еще не успокоилось, и волны с такой силой разбивались о скалы полуострова Геркулес, что никакая лодка не могла бы пристать к берегу. Вероятно, я подумал в этот момент о лодке потому, что мне вдруг показалось, будто я вижу в темноте ее силуэт. Скорее всего, это было просто игрой воображения, ибо мой мозг был взволнован не менее, чем море.

Мы простояли неподвижно около пяти минут, как вдруг вздох, долгий и ужасный вздох, глубокий стон агонизирующего человека достиг через окно наших ушей. Холодный пот выступил на наших лицах. И затем… ничего, лишь прерывистый и нескончаемый шум моря. Внезапно свет в окне погас и Четырехугольная башня погрузилась во тьму. Мы схватились за руки и замерли в неподвижности. Кто-то умирал там, в башне! Кто-то, кого скрывали от нас. Но почему? И кто же? Кто-то, кто не был ни господином, ни госпожой Дарзак, ни Бернье, ни его женой, ни Старым Бобом. Кто-то, кто не мог находиться в башне.

Наклонившись вперед по направлению к окну, мы продолжали слушать. Так прошло около четверти часа… целый век. Рультабиль указал мне на освещенное окно его комнаты. Я понял. Надо было пойти потушить свет и вернуться. С бесконечными предосторожностями я выполнил его поручение и вновь присоединился к Рультабилю. Во дворе Карла Смелого было темно, лишь слабый луч пробивался из-под двери Круглой башни, где работал Старый Боб, да в отдалении слабо мерцал фонарь возле арки садовника, у дежурившего Маттони. Несомненно, они не слышали ни того, что произошло в Четырехугольной башне, ни криков Рультабиля. Стены арки были очень толстыми, а Старый Боб закопался в настоящем подземелье.

Едва я успел проскользнуть обратно к Рультабилю в узкую щель между башней и бруствером — наблюдательный пункт, которого он не покидал, — как мы явственно расслышали скрип дверных петель Четырехугольной башни. Я попытался высунуться из-за стены, но Рультабиль оттолкнул меня — он не желал, чтобы кто-нибудь другой, кроме него, наблюдал происходящее. Но сам он пригнулся слишком низко, и поэтому над головой моего друга я увидел следующую картину.

Сперва из двери вышел Бернье, которого можно было сразу узнать, несмотря на темноту, и бесшумно направился к арке садовника. Посреди двора он остановился, посмотрел на наши окна, затем повернулся к башне и махнул рукой, вероятно успокаивая того, кто за ним наблюдал. Но кого? Кому предназначался этот знак? Неожиданно Рультабиль резко откинулся назад и оттолкнул меня.