Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

Что же касается отпечатка руки убийцы, раненного мадемуазель Стейнджерсон из револьвера, то он, очевидно, появился раньше, на первом этапе, когда преступник находился в комнате. Тогда же он оставил и все другие улики: кастет, отпечатки грязных башмаков, берет, платок, следы крови на стене, двери и на полу. По всей вероятности, раз все эти улики были в комнате, значит мадемуазель Стейнджерсон, которая хотела все скрыть и прилагала к этому всяческие усилия, не успела от них избавиться. Все это заставило меня предположить, что первый этап произошел ненамного раньше второго. Ведь если бы после первого этапа, то есть после того, как преступник скрылся, а она поспешно вернулась в лабораторию, где ее и застал за работой отец, если бы ей удалось после этого хоть на минуту вернуться в Желтую комнату, она по меньшей мере тут же избавилась бы от кастета, платка и берета, которые валялись на полу. Но она и не пыталась этого сделать, потому что отец не отходил от нее ни на шаг. Стало быть, следующий раз она зашла в комнату только в полночь. В десять туда заходил и папаша Жак, чтобы, как обычно, закрыть ставни и зажечь ночник. Сидя почти без сил за письменным столом в лаборатории и делая вид, что работает, мадемуазель Стейнджерсон, конечно, не забыла, что в комнату должен зайти папаша Жак. И она делает последнюю попытку: просит его не беспокоиться и не ходить к ней в комнату. Все это черным по белому написано в «Матен». Папаша Жак тем не менее делает по-своему, но ничего не замечает, так как в Желтой комнате темно. Мадемуазель Стейнджерсон, должно быть, пережила несколько страшных минут. Правда, я думаю, она не знала, что преступник оставил в комнате столько улик. После бегства преступника она успела лишь прикрыть следы его пальцев на шее и выйти из комнаты. Знай она, что кастет, берет и платок валяются на полу, она подняла бы их, когда вернулась в полночь к себе. Но она их не заметила, разделась при тусклом свете ночника и легла, обессиленная от переживаний и ужаса – ужаса, заставившего ее вернуться к себе в комнату как можно позже.

Таким образом, я подошел ко второму этапу драмы, во время которого мадемуазель находилась в комнате одна вплоть до момента, когда дверь взломали и преступника не обнаружили. И естественно, улики, о которых я упоминал, должны были войти в круг моих рассуждений.

Но нужно было объяснить и другие факты. Во время второго этапа стреляли из револьвера. Раздавались крики: «На помощь! Убивают!» Что в этом случае мог подсказать мне разум? Прежде всего о криках: раз в комнате не было убийцы, значит неизбежно там кого-то мучил кошмар!

К тому же из комнаты слышался громкий шум падающей мебели. И вот я воображаю, я просто обязан вообразить вот что: мадемуазель Стейнджерсон спит, а мысли ее неотступно возвращаются к ужасу, пережитому днем. Ей снится сон; кошмар становится все отчетливее, она опять видит бросившегося на нее убийцу, кричит: «На помощь! Убивают!» – и безотчетно тянется к револьверу, который, перед тем как лечь, положила на ночной столик. Но ее рука наталкивается на столик с такой силой, что тот падает. Ударившись об пол, револьвер стреляет, и пуля попадает в потолок. Эта пуля в потолке с самого начала показалась мне результатом случайности. Она подтверждала возможность случайного выстрела, отлично согласовывалась с моим предположением о кошмаре и стала одной из причин моей уверенности в том, что преступление имело место раньше и что мадемуазель Стейнджерсон, наделенная характером редкой силы, о нем умолчала. Кошмар, револьверный выстрел… Мадемуазель Стейнджерсон в ужасе просыпается, пробует встать, падает без сил на пол, опрокидывая какую-то мебель, еще раз хрипло взывает о помощи и теряет сознание.

Однако все говорили, что слышали ночью два выстрела из револьвера. По моим расчетам – это были уже не предположения, а расчеты, – их тоже было два, но по одному на каждой стадии, а не оба в последней. Один, ранивший убийцу, – сначала, и второй, случайный, – потом. А была ли уверенность в том, что ночью стреляли дважды? Ведь выстрелы звучали среди грохота опрокидываемой мебели. На допросе господин Стейнджерсон упомянул о глухом выстреле сначала и громком – потом! А что, если глухой выстрел – это просто грохот от упавшего ночного столика с мраморной доской наверху? Такое объяснение непременно должно было быть верным. Я в этом не сомневался, так как знал, что привратники – Бернье с женой, находившиеся поблизости от павильона, слышали лишь один выстрел. Они заявили об этом следователю.