Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

Едва я оттолкнулся от берега, как царившая вокруг тишина была нарушена каким-то певучим вздохом. Это было дыхание и в то же время музыка, струившаяся из вод озера, она непонятным образом окутывала меня. Звуки, перемещавшиеся вместе со мной, были столь сладостно-нежными, что страха просто не возникало. Более того, охваченный желанием приблизиться к источнику этой сладостной и притягательной гармонии, я перегнулся через борт лодки, поскольку у меня не осталось ни малейшего сомнения в том, что пение исходит из самой глубины. Я уже находился посредине озера, один в лодке; голос звучал совсем рядом. Я склонялся к воде все ниже. Озеро было удивительно спокойным; в лунном свете, проникавшем через отдушину подвала с улицы Скриба, мне было видно, что на его поверхности, гладкой и темной как чернила, нет абсолютно ничего. Пытаясь избавиться от наваждения, я прочистил уши, но поющая гармония преследовала меня и тянула к себе. Будь я слаб духом или подвержен суевериям, я не преминул бы сообразить, что имею дело с Сиреной, которая пытается смутить путешественника, отважившегося вторгнуться в воды озера возле убежища Призрака, но я – хвала Господу! – родом из тех краев, где слишком любят все фантастическое, чтобы не быть знакомыми с его изнанкой; сам я не раз сталкивался с подобным и понимал, что с помощью простейших приспособлений какой-нибудь умелец сумеет возбудить человеческое воображение.

Я не сомневался, что столкнулся с каким-то новым изобретением Эрика, но на этот раз оно оказалось столь совершенным, что я перегнулся через борт лодки, движимый не столько намерением изобличить обман, сколько желанием поддаться ему.

Я наклонялся все ниже и ниже, почти опрокидывая лодку.

Вдруг из озера высунулись две чудовищные руки и, сжав мою шею, повлекли вниз с невероятной силой. Я бы наверняка сгинул в пучине, если бы мне напоследок не удалось вскрикнуть и Эрик не узнал бы меня.

Да, это был он, и вместо того, чтобы дать мне утонуть, как он намеревался сделать прежде, он поплыл, подхватил меня и доставил на берег невредимым.

– Смотри, как ты неблагоразумен, – говорил он, а по его одежде струилась вода этого дьявольского озера. – Зачем ты пытался пробраться в мое жилище? Я вовсе не приглашал тебя! Я не желаю видеть ни тебя, ни любого другого человека в мире! Разве ты спас мне однажды жизнь лишь для того, чтобы сделать ее невыносимой? Как бы ни была велика твоя заслуга, Эрик в конце концов может забыть о ней, и ты знаешь, никто, кроме него самого, не сможет удержать его.

Он все говорил, но мне неудержимо хотелось лишь одного – узнать, в чем состоит трюк с Сиреной. Он снизошел к моему любопытству, поскольку, являясь настоящим монстром – а в Персии я, увы, имел случай убедиться в этом, – он в определенном смысле оставался эгоистичным самовлюбленным мальчишкой, для которого самым большим удовольствием было повергать окружающих в изумление, демонстрируя свою невероятно хитроумную, поистине дьявольскую изобретательность.

Смеясь, он показал мне длинный стебель тростника.

– Это проще пареной репы, – заявил он. – Благодаря этой штуке так удобно дышать и даже петь под водой. Это уловка, которую я перенял у пиратов Тонкина, они могли часами прятаться на дне реки[12].

Я сурово заметил ему:

– Эта уловка едва не стоила мне жизни и, возможно, стала роковой для других!

Он не ответил мне, но поднялся на ноги со столь хорошо знакомым выражением ребяческого вызова.

Я не позволил сбить себя с толку, заметив резко:

– Но ведь ты помнишь, что обещал мне, Эрик: никаких преступлений!

– Разве я в самом деле совершил преступление? – осведомился он, напуская на себя любезность.

Я вскричал:

– Несчастный! Или ты уже забыл время Мазендарана?

– Да, – протянул он, разом погрустнев, – хотел бы забыть об этом, но скажи, ведь я здорово насмешил тогда младшую жену султана!

– Все это в прошлом, – отрезал я. – Теперь другое время, и ты должен дать мне отчет за содеянное, ведь если бы я захотел, настоящее перестало бы существовать для тебя. Припомни, Эрик: я спас тебе жизнь.

Я воспользовался направлением нашего разговора, чтобы выяснить то, что с некоторых пор не давало мне покоя.

– Эрик, поклянись мне… – потребовал я.

– Что? Тебе отлично известно, что я умею держать клятву. Клятвы – это для простофиль и глупцов.

– Скажи мне… Ты можешь мне признаться?

– В чем?

– В чем… по поводу люстры, Эрик.

– А что там с люстрой?

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Он усмехнулся:

– Ах, люстра! Ладно, я скажу тебе. К люстре я не имею отношения! Люстра, как оказалось, была очень старая…

Смех делал Эрика еще более отталкивающим. Он прыгнул в лодку, заливаясь таким зловещим смехом, что у меня мороз пошел по коже.

– Очень старая, мой милый „дарога“! Очень… Она рухнула сама по себе. Бум! А теперь дам тебе совет, „дарога“: просуши одежду, если не хочешь простудиться. И не подходи к моей лодке, а уж тем более не пытайся проникнуть в мое жилище. Я не всегда смогу оказаться рядом. „Дарога“, мне было бы жаль, если бы пришлось отслужить по тебе заупокойную мессу!