Призрак Оперы. Тайна Желтой комнаты

В ночной тьме жара не спала, напротив – она усилилась в голубом свете луны. Я посоветовал виконту приготовить оружие к бою и не отходить от места нашей стоянки, а сам тем временем все искал пружину.

Вдруг в нескольких шагах от нас послышалось рычание льва, оно больно отдалось в ушах.

– О, лев совсем близко, – тихо заметил виконт. – Вы его не видите? Вон там… за деревьями, в чаще. Если он опять зарычит, я стреляю!

Рык повторился, еще громче и ужаснее. Виконт выстрелил, но я не думаю, что он попал в льва, зато, как я убедился на следующее утро, пуля разбила зеркало.

Ночью мы проделали изрядный путь и к утру вдруг оказались на краю пустыни, огромной пустыни из песка, камней и скал. Стоило ли выбираться из леса, чтобы попасть в пустыню! Я растянулся на земле рядом с виконтом, донельзя утомленный поисками пружины, проклятой пружины.

Я был весьма удивлен (и сказал это виконту), что мы избежали других скверных встреч. Обычно вслед за львом появлялся леопард, иногда доносилось жужжание мухи цеце. Это были довольно несложные эффекты; я объяснил господину де Шаньи, пока мы отдыхали перед переходом через пустыню, что Эрик изображает рычание льва с помощью длинного тамбурина, на один конец которого натянута ослиная кожа. Она обвязывается струной из кишки, соединенной в центре с другой струной, пропущенной через корпус инструмента. Эрику достаточно было потереть эту струну рукой в перчатке, натертой канифолью, и в зависимости от прикосновения получалось рычание льва или леопарда или даже жужжание мухи цеце.

Соображение, что Эрик может находиться в соседней комнате, вдруг подсказало мне решение: вступить с ним в переговоры, ибо следовало отказаться от мысли застигнуть его врасплох. Теперь надо было узнать, как он собирается поступить с пленниками „камеры пыток“. И я позвал его:

– Эрик! Эрик!

Я кричал громче, чем кричал бы в настоящей пустыне, но никто не ответил. Над нами повисло мертвое молчание, вокруг нас простиралась бескрайняя, выжженная солнцем пустыня. Что будет с нами в этом жутком затерянном мире?

Мы уже буквально начали умирать от жары, голода и жажды… особенно от жажды. И тут виконт приподнялся на локте и указал в сторону горизонта. Он обнаружил оазис!

Да, там, вдали, пустыня сменялась оазисом – оазисом с водой… прозрачной как стекло водой, в которой отражалось железное дерево. Но это – увы! – был рисованный мираж, я сразу узнал его: самый ужасный мираж. Никто не мог бы устоять при виде него, никто… Я изо всех сил боролся с искушением, с надеждой испить воды, зная, что мысль о воде, в которой отражается железное дерево, станет последней; после того как уткнешься в зеркало, останется только одно: повеситься на ветви этого дерева.

Я крикнул виконту:

– Это мираж! Это мираж! Не думайте о воде! Это снова игра отражений!

Тогда он, как говорится, послал меня подальше со всеми ловушками, зеркалами, пружинами, вращающимися дверями и с моим дворцом миражей. Разгневанный, он утверждал, что я сошел с ума или ослеп, вообразив, что вода, которая плещется там, в прекрасной лесной чаще, – ненастоящая вода! Пустыня настоящая! И лес тоже! Уж он-то в этом разбирается – он достаточно поездил, был во всех странах…

И он побрел, бормоча:

– Воды! Воды!

Приоткрытые губы шевелились, как будто он пьет.

У меня тоже открылся рот, чтобы проглотить воображаемую воду…

Но мы не только видели воду – мы ее слышали! Мы слышали, как она течет, журчит… Понимаете вы это слово – „журчит“? Это слово слышат не ухом, а языком. Надо высунуть язык изо рта, чтобы лучше слышать его.

Потом началась еще более непереносимая пытка: нам послышался шум дождя, но дождя не было! Это была еще одна адская выдумка. О, я прекрасно знал, как Эрик добивается этого! Он насыпал мелкие камешки в очень узкий и очень длинный ящик с врезанными через определенные промежутки желобами из дерева и металла. Падая, камешки ударяли друг о друга и о желоба, и возникали звуки, дробные звуки, напоминающие град вперемежку с дождем во время грозы.

Это следовало видеть, как виконт де Шаньи и я, высунув язык, брели к журчащему ручью. Наши глаза и уши пропитались водой, но язык оставался сухим и твердым, как обломок рога.

Добравшись до зеркала, виконт лизнул его, я сделал то же самое. Зеркало было раскаленным.

Мы принялись кататься по земле, хрипя и задыхаясь. Виконт приставил к виску последний оставшийся заряженным пистолет, я разглядывал валявшуюся под ногами пенджабскую удавку.

Я знал, зачем в этом новом, третьем пейзаже вновь возникло железное дерево.

Оно предназначалось мне.

Но, пристально рассматривая удавку, я различил нечто такое, от чего меня затрясло так сильно, что господин де Шаньи, бормотавший: „Прощай, Кристина“, опустил пистолет.

Я взял его за руку. Потом забрал пистолет и пополз к тому месту, что привлекло мое внимание.

Рядом с пенджабской удавкой, в выемке паркета я углядел черную шляпку гвоздя, назначение которой могло быть только одно.

Наконец-то я отыскал пружину! Пружину, которая заставит дверь открыться… Которая вернет нам свободу, приведет к Эрику…