Призрак пера [litres]

– Вот что, – вздыхаю я. – Никогда, никогда не говори кому-то вроде меня, что этот кто-то может быть «влюблен». Выбери какое-нибудь другое определение, но не это. В слове «влюбленный» целая вселенная. Это как назвать кого-то рассеянным сентиментальным дураком. И если ты говоришь, что я влюблена, это означает, что в твоих глазах я сейчас рассеянная сентиментальная идиотка. В такой розовой, как сахарная вата, дымке, с птичками вокруг, как у Белоснежки. В итальянском языке синонимов немного, но постарайся найти. Для таких, как я, «влюблена» – оскорбление, ругательство, унижение, клише. Мы друг друга поняли?

Лаура смеется.

– Говорю серьезно.

Смех прекращается.

А Моргана горестно вздыхает. Точнее, издает такой измученный звук между вздохом и фырканьем, как когда тебе давит на грудь что-то тяжелое и легкие теперь должны потесниться. Да и длится он добрых несколько секунд – все шансы стать саксофонисткой.

– Ну же, в чем дело? – подбадриваю я.

– Я влюбилась.

– Приехали, – изумляюсь я, вызвав очередной смешок у Лауры и робкую улыбку у Морганы. Две замершие было статуэтки вновь начали двигаться, поэтому я первой подхожу к двери. Вызываю лифт и прислоняюсь к стене, точно Джеймс Дин, и ободряюще киваю: – Ну, рассказывай.

Моргана колеблется: видимо, то, что она только что сама назвала себя рассеянной сентиментальной дурочкой, кажется ей достаточно самоуничижительным, и добавить нечего, так что ей на помощь приходит Лаура, мисс Здравый Смысл.

– В предпоследнем классе учится один парень, Эмануэле, он ужасно нравится Моргане. Уже несколько месяцев. Его класс занимается в том же коридоре, что и наш, поэтому мы время от времени сталкиваемся, разговариваем. Эм играет в музыкальной группе, а в субботу планируется что-то вроде выступления перспективных ребят, его группа тоже будет. Это просто офигенно, представляешь, каждая группа выступает полчаса, а потом они могут вместе послушать остальных, поболтать, провести время с друзьями – идеальная возможность для Морганы! Вот только мне мои родители не разрешили с ней пойти, а мама Морганы не хочет, чтобы она шла в такое место одна.

– В какое место? – уточняю я.

– Квиксэнд.

Я чувствую, как мои собственные подведенные фиолетовым карандашом глаза распахиваются прежде, чем я успеваю взять под контроль веки. Ох. Квиксэнд. Сколько воспоминаний. Из которых только одно хорошее: день, когда я решила больше туда не ходить. Это же Квиксэнд. Что вообще им втемяшилось в голову, раз они захотели туда пойти? Святая наивность! Разве не знают, что, если в Квиксэнде организуют фестиваль молодежных групп, это, вероятно, затем, чтобы кто-нибудь из них загадочным образом исчез в ночи и превратился в секретный ингредиент панини следующего месяца? Из всех клубов Турина, где играют метал, надежных, чистых, разрешающих вход детям, они выбрали именно этот полусгнивший рудимент эпохи, которая должна кануть в Лету, как Атлантида? Почему местная администрация за все эти годы до сих пор не то что не закрыла его – силы преисподней непременно бы встали на защиту своего филиала на поверхности, – почему они хотя бы не начали еще в начальной школе раздавать детям книжки, в которых Гензель и Гретель ценой собственного опыта узнают, что в Квиксэнд лучше не соваться никому, кто не прошел обучение в военной академии Вест-Пойнт, не получил всех возможных прививок и, главное, кому не исполнилось двадцати пяти, а еще лучше тридцати лет (кроме некой Вани Сарки много лет назад)?

Девочки смотрят на меня с легким чувством вины, но выглядят решительно. Ну конечно, они настроены решительно. Ох, эта проклятая любовь.

Вздыхаю.