Призрак Проститутки

Теперь настала очередь Бобби. Ему предстояло убедить фармацевтические компании презентовать крупные партии медикаментов комитету. А это весьма непростая задача. Еще не приступив к делу, Бобби сказал мне по телефону: «Не представляю себе, как мы это сумеем сделать, Киттредж, но сумеем». Проблема заключалась в следующем: фармацевтическую промышленность подозревают в нарушении антимонопольного законодательства; против нее ополчились и конгресс, и министерство юстиции, и Федеральная комиссия по торговле. Кое-кто из этих магнатов, возможно, и нарушал закон. Разумеется, как все не совсем честные главы корпораций, они делают вид, что не могут понять, в чем, собственно, их обвиняют, — они убеждены в своей правоте и исполнены жалости к себе. Они ненавидят администрацию Кеннеди за то, что она, по их разумению, против крупного бизнеса. Патриотический рефлекс заставляет их ненавидеть Кастро еще больше, но пленников Кастро они считают прежде всего неудачниками.

Все-таки Бобби удалось собрать весь цвет отрасли в Вашингтоне, где он произнес в высшей степени эмоциональную речь. (Отклики дошли до меня сразу из нескольких источников.) Он сказал, что Бригада состояла сплошь из храбрецов, которые, несмотря на всю горечь поражения, не стали винить Америку. Разве это не наша святая обязанность — вызволить этих славных парней, которые первыми пошли на бой с коммунизмом в нашем полушарии, пока они не погибли в жутких условиях кастровских застенков?

Словом, речь задела эту публику за живое — по крайней мере они согласились начать переговоры с Бобби. Когда я спросила Бобби, неужели их так тронуло его выступление, он рассмеялся: «Путь к сердцам этих парней лежит через желудок». Просто Налоговое управление нашло способ предоставить компаниям крупные налоговые послабления с учетом осуществляемой ими благотворительности. А некоторые фармацевтические фирмы на этом своем меценатстве даже сумели получить прибыль, ну и, разумеется, никто из них не поскупился на маленькие американские флажки на каждой упаковке, хотя многие просто очистили свои склады от лекарств с истекающим или уже истекшим сроком годности. Как бы там ни было, чутье помогло Бобби провернуть это дело. До сих пор все еще окончательно не ясно, успеют ли пленники прибыть в Майами к Рождеству, но лично я в этом не сомневаюсь. Могут быть какие-то заминки в последнюю минуту, но теперь уж Бобби доведет это дело до конца. Неделька у вас там, на Юге, предстоит бурная, но приятная, так что готовьтесь.

Ваша, дорогой кузен,

Киттредж.

В самый канун Рождества пленников переправили самолетами из Гаваны в Майами, а 29 декабря президент Кеннеди выступил перед ними на сорокатысячном стадионе Орандж-Боул. Среди зрителей был и я.

Странное у меня было чувство. Я сидел высоко, в двадцать восьмом ряду, трибуна была далеко, и Джек Кеннеди казался крохотным человечком в огромной пещере, выступавшим перед скоплением микрофонов, которые торчали в разные стороны, будто клешни и ножки рака-отшельника, выкарабкивающегося из своей раковины. Я выбрал такое сюрреалистическое сравнение потому, что картина и впрямь отдавала фантасмагорией. Я смотрел на бывшего любовника Модены. В конечном счете, как оказалось, он не так ее и жаждал. Точно так же, как ранее она не слишком хотела меня. Интересно, подумалось мне, неужели я один на всем этом огромном стадионе знаю о нашем президенте такие печальные, но глубоко интимные вещи.

С непривычки на меня плохо действовала толпа. Проведя последние два месяца в тиши зенитовских кабинетов, я не был готов к атмосфере стадиона, до отказа набитого восторженными кубинцами. Волны оваций в честь вернувшихся с того света то и дело прокатывались по рядам. Отовсюду неслись рыдания — люди оплакивали свою потерянную родину, которая никогда не была им так дорога, как теперь, когда они оказались на чужбине.

Это был какой-то ад. Буквально с первых минут церемонии, когда все тысяча сто пятьдесят бойцов Бригады вышли и построились на поле стадиона, вопль, вырвавшийся из сорока тысяч глоток отцов, матерей, жен и сыновей, дочерей, племянников и племянниц, дядьев и теток, родных, двоюродных, троюродных братьев, сестер и бог знает еще кого, казалось, побил рекорд громкости на этом стадионе, а за ним последовал новый шквал, раза в два мощнее прежнего, когда в открытом белом «кадиллаке» появились президент и Жаклин Кеннеди. На трибунах затрепетали мириады американских и кубинских флажков; президент и его супруга вышли из машины и застыли по стойке «смирно» рядом с Пеле Сан-Романом, Мануэлем Артиме и Тони Оливой; оркестр исполнил кубинский национальный гимн, затем американский. Президент прошел по рядам бойцов, не скупясь на рукопожатия, — это длилось невероятно долго, но трибуны каждый раз разражались аплодисментами, словно это был торжественный выпуск слушателей и рукопожатие президента было главным событием в жизни семьи.