Призрак убийства

— Когда Даккетт здесь был, зазвонил телефон в холле, и я вышел снять трубку. Это дало ему три или четыре минуты. Потом сэр Джон Адамсон, Великий-И-Могучий, так откровенно ждал, когда предложат выпить, что пришлось налить ему. Я вышел в кухню за льдом — тоже несколько минут. Старина доктор Томпсон попросил показать ему мою карточку здоровья. Я знаю, что для таких простых случаев нет необходимости предъявлять карту, но не стал поднимать шума, а вышел и сделал вид, что ищу ее. Чертова бюрократия! Вот в правильно организованном обществе…

К счастью, его прервал очередной приступ кашля. Хотя Генри было бы интересно узнать, как Мейсон — отнюдь не глупец — предполагает согласовать коммунистическое общество с избавлением от бюрократии, но на это времени у инспектора не было. Переждав приступ, он спросил:

— Другие посетители были?

— Насколько я знаю, нет, но это не значит, что тут больше никто не мог шастать.

— И вы бы не заметили?

— Ну, если бы меня дома не было.

— Но вы бы обратили внимание на взломаные двери или окно…

— Я не запираю двери, — ответил Фрэнк Мейсон. — Своим собратьям, людям труда, я доверяю.

— Кажется, при этом имеется очень много людей, которым вы не доверяете, — заметил Генри.

И вдруг, совершенно обезоруживающе, Фрэнк Мейсон улыбнулся. Тиббет поразился, как настоящая улыбка вместо презрительной усмешки может осветить лицо и сделать его интересным.

— Те, кому я не доверяю, — ответил молодой человек, — все люди богатые. А в этом доме нет ничего, что требовало бы запирать его от людей такого сорта.

Генри в свою очередь тоже не мог не улыбнуться, но с некоторой горчинкой.

— Думаю, вы не правы, — ответил он. — Имелся предмет, который стоил кражи, но его уже нет, так что теперь нет смысла запирать конюшню, когда лошадь уже украли. Ладно, мне пора. А кстати, — сказал он, задержавшись на пороге, — я был бы рад почитать вашу книгу, когда вы ее закончите.

— Я смотрю, вы пытаетесь в этом что-то накопать, да?

— Не в том смысле, в каком вы подумали. Меня всегда интересовал Ксенофан. Он определенно предвосхитил множество современных радикальных идей, и мне было бы интересно увидеть, как вы свяжете его с Марксом.

— А что вы об этом знаете? — подозрительно спросил Фрэнк Мейсон.

— Ну, в частности, вспомните эту его забавную мысль о богах, созданных по образу и подобию людей.

— Вы меня удивляете, — сказал молодой человек. — Я полагал, что вы последователь Гераклита, учитывая ваше отношение к истеблишменту.

Несмотря на высокомерный тон, было заметно, что он заинтригован.

Генри засмеялся:

— Я не такой уж твердокаменный сторонник истеблишмента. Конечно, panta rhei…[8]

— Все течет, — сказал Мейсон. — Но очень многое…

Он осекся.

— Все-таки вы читаете по-гречески? — мягко спросил инспектор.

Фрэнк стал пунцовым.

— Так вы меня просто подлавливали? Все знают, что значит «panta rhei», и не надо быть специалистом в греческом…

— Я не пытался вас подловить, — возразил Генри. — Не было необходимости.

— Что это значит?

— Только то, что человек настолько умный и добросовестный, как вы, не взялся бы за такую книгу, если бы не мог прочесть первоисточник.

Мейсон промолчал, а Тиббет добавил:

— И совершенно не было нужды это скрывать.

Он вышел в сад, где гулял ветер.

В Крегуэлл-Грейндже жизнь протекала по обычному сценарию, несмотря на смерть тети Доры. Выйдя из машины, Генри услышал со стрельбища звуки пальбы. С другого конца сада донеслись пронзительные, но не всегда верные ноты кларнета, попавшего в руки не слишком умелого музыканта. Входная дверь была распахнута настежь, и из глубины дома мерным аккомпанементом солисту доносилось ритмичное гудение пылесоса. Однако инспектор решил, что гнетущая атмосфера дома в трауре все же ощущается.

Эхо звонка не успело затихнуть, как раздались торопливые шаги на лестнице. Пылесос умолк, и тут же сверху прозвучал голос Мод:

— Мама, я иду! — Девушка тут же появилась из-за поворота лестницы, явно не ожидая увидеть Генри, она воскликнула: — А, это вы!

— Боюсь, что да, — ответил Тиббет. — Прошу прощения, что вынужден беспокоить вас в такие дни…

— Не надо извиняться, — ответила Мод, но голос ее был несколько напряжен. — Я надеюсь, мама вам сказала, что мы не соблюдаем траур.

— Да, — подтвердил Генри. — Она меня предупреждала.

Все же инспектор заметил, что Мод одета в белое платье, он знал, что в некоторых странах этот цвет считается траурным. В белом девушка казалась еще более хрупкой.

— Ладно, проходите. Что вы хотели?

Тиббет вошел в холл. Сразу же он отметил приятный и тяжелый аромат хризантем. Дом был наполнен ими — большие чаши мохнатых цветов, многие белого цвета. Конечно, сентябрь, и пик сезона для хризантем, но Генри отметил, что в саду Крегуэлл-Грейнджа их растет совсем чуть-чуть, и уж тем более нет таких образцов, которые могли бы украсить витрину дорогостоящего флориста. «Хризантемы, — вспомнил инспектор, — во многих европейских странах считаются цветами мертвых». Похоже, что кто-то в Крегуэлл-Грейндже решил не подчиняться требованию Директора и соблюдает траур по тете Доре.