Призрак в Лубло

Разумеется, их не было под рукой, потому что они то и дело, подобно гонцам, бегали к старому Купойи, ожидавшему все новых и новых сообщений об окончательных результатах «Уже столько. Сейчас уже столько, дедушка!» «Зерно так и сыплется, барин».

Впрочем, и госпожа Купойи не забывала о своем муженьке собственно говоря, о нем она все время и думала, только вида не показывала.

— Что вы тут рты поразевали, пострелята, только и путаетесь под ногами! — ворчала она на ребятишек, без которых разумеется, не могли обходиться подобные события. — А ну шагом марш, бегом — к дяде Купойи, пусть он сейчас же придет сюда!

И к усадьбе Купойи направилась депутация — как раз в самое время, потому что один из хозяйских волов, Молния, выбежал из стойла и, не зная, куда деваться, прислонился своей худой спиной к шелковице и стал тереться о ствол, отчего дерево закачалось и на землю посыпались черные бархатистые ягоды, словно ниспосланные манной небесной. Вперед, ребята! Кто раньше — тому больше достанется!

Оценив сообщение, Купойи начал уже верить в то, что, наверное, результаты и впрямь неплохи, раз уже приглашают его, и в сопровождении пса Шайо и стайки детворы направился на гумно. Разыгравшийся Шайо бежал впереди, а старый Купойи шествовал, выпрямившись, как гренадер, и по дороге заигрывал с ребятишками:

— Ну, так кто сумеет быстро повторить: «Шел грек через реку, видит грек — в реке рак?.» Хе-хе-хе! Вот поломайте-ка свои языки! — и старик добродушно засмеялся.

Как только Купойине завидела его, она тотчас поспешила ему навстречу. Что там «поспешила» — побежала! Со стороны это выглядело очень странно: словно бы вдруг лягушка вздумала побежать. Шлепанцы ее громко стучали, тесемки у чепца под подбородком развязались и развевались в обе стороны по плечам.

— Ты знаешь новость? — крикнула она издали задорным тоном.

— Нет, не знаю, Верона. Ничего не знаю.

— А новость такова, что супруг мой, Йожеф Купойи, едет в этом году на курорт.

— Ну, не болтай, не болтай, — забормотал растерянный Купойи. — Неужели такой урожай?

— Да еще какой! — проговорила мамаша Купойи певучим голосом, в котором так и звенела радость. — Зерна — полным-полно, мешков пустых только не хватает.

— Значит, хорошо удобрили землю, — чуть не плача от радости, произнес Купойи. — А земля всегда даст все, что только сможет.

Словно новую кровь влили ему в жилы. Он тут же начал интересоваться, как идут дела, что, мол, и как, хотя совсем было уже перекочевал в одежды немощи и беспомощности, в то душевное облачение, которое обычно бывает последним нарядом у человека; он как-то опустился, ничем уже больше не интересовался, разве что только своими тминными супами. А тут он вновь стал былым Йожефом Купойи; к нему вернулось и хорошее настроение, он уже начал строить планы, готовиться в дальнюю поездку в Штирию вместе с другими односельчанами. Но сначала надо отвезти пшеницу в город и продать.

В среду на следующей неделе стали нагружать телегу, но на одну мешки с зерном не уместились; впрочем, может, и уместились бы, но Молния и Бутон запротестовали бы — пришлось нанять еще одну телегу у Иштвана Середнеи. Но тут возник вопрос: а кто поедет с зерном? Дед заявил, что во что бы то ни стало поедет он. Его стали отговаривать, мол, тебе никак нельзя, ты болен, то да се. Но папаша Купойи настаивал на том, что поедет сам; мол, разница невелика: что дома валяться, то на одном, то на другом боку, что на мешках пшеницы лежать, к тому же свежий воздух, поездка, отвлечение пойдут, дескать, только на пользу.

Тогда госпожа Купойи наказала старому Винце сопровождать хозяина, следить за ним в оба глаза и, провожая их и благословляя в путь-дорогу, закричала им вслед от ворот:

— И будьте внимательны, когда перекупщик будет расплачиваться с вами! И чтоб никакой беды не стряслось, душа моя Винце! Если станет прохладно, заставь хозяина повязать шею шарфом. И деньги спрячь получше, старинушка, оберегай их! Я пришила тебе карман с внутренней стороны жилетки, спрячь туда деньги, не забудь!

Волы тронулись медленным ровным шагом и пошли, пошли без всяких усилий; разве что только когда поднимались на холм, поскрипывало от натуги ярмо. В дороге не приключилось ничего особенного, если не считать того, что в Вернё телеги остановила красавица Хорватине и вручила Винце хатош[69], чтобы он купил ей дрожжей (наверняка собирается печь сдобный хлеб), и попыталась завязать разговор с самим дедом (ну и красива же эта бестия!); стала расспрашивать его о самочувствии. О Пали она ни словом не обмолвилась и была так обходительна, так улыбалась старику, что совсем его околдовала.

— Красивая женщина! — сказал он потом Винце. — Не удивляюсь нашему Пали. А волосы у нее, слышь, Винце, как воронье крыло! А ты не почувствовал, какой аромат исходит от нее? Я сначала испугался, подумал: может, наша пшеница попрела, но, смотрю, нет — совсем не тот запах. Ее одежды наверняка опрысканы душистой водой…