Призрак в Лубло

Ноги сами понесли было его в сторону дома Хитвешей, но он опомнился и сменил направление.

Не бывать тому, что задумала Жужика Хитвеш!

Приняв такое решение, он, насвистывая, отправился домой. Дома, как всегда, все двери были открыты. Зачем бедным людям запираться на ночь? Право же, что могут у них украсть? Йошка отыскал горшок с горохом и обрадовался. Добрая мать не забывала о нем.

Насытившись, он улегся на свое место. Затем зло расхохотался и проговорил:

— Ну, дело сделано. Пусть будут лошадь, лавка, подвода, барахло!

Зато Жужика не знала, что с ней случилось. Ею овладело страшное отчаяние, и сердечко ее трепетало и билось, как у попавшей в сети птички. Она ясно не представляла себе, что произошло в их доме, так все быстро стряслось.

Никто не успел даже слова сказать, одна лишь мать поторопилась оскорбить Йошку, и тот ушел. Она не заметила даже, что цыгане и те вмешались в разговор.

Жужика то бледнела, то краснела, голова ее шла кругом; она боялась, что того и гляди упадет в обморок, но крепилась, скрывая свое состояние. Чтобы не выдать себя, она начала стелить постель. Хорошо еще, что нет дома младшего брата, Фери, — этот живо растрезвонил бы о случившемся…

Девушка не помнила, чем окончился этот вечер, так как пришла в себя, когда в комнате было уже темно и все спали. Все, кроме нее. Только она не могла уснуть. Ей не давало покоя громко стучавшее сердце. Неотступно терзала мысль, что Йошка признался: да, он любит другую, был на хуторе Мароти и любит дочь Мароти — значит, отбили его у нее! Ей казалось, будто вместе с кроватью она летит куда-то вниз, в страшную пропасть. Стоило ей задремать хотя бы на минуту, как уже в следующий миг она со страхом и ужасом просыпалась: снова казалось ей, что она падает, проваливается куда-то… О господи, господи! О, пусть бог накажет ту, кто отобрал у нее Йошку.

Вся ночь прошла без дум и мыслей, в каком-то ужасном кошмаре. Под утро ей приснилось нечто страшное; она видела Йошку разрубленным на куски, которые она собирала в фартук, как разрубленную тыкву, заботясь лишь о том, чтобы не пропал ни один кусочек, ни одна частичка; кровь вызывала в ней отвращение, ужас, но это обязательно надо было делать. Ей казалось, будто таким образом она сможет спасти его и сделать это — ее долг; все время ей слышалась музыка: черные черти играли марш Ракоци, скалили зубы, смеялись ей в лицо, а мать гнала их, не позволяла издеваться… это было ужасно… она хотела высыпать из фартука собранные кости…

Наконец Жужика с трудом проснулась и так избавилась от этого кошмара… Но только она пришла в себя, как ее сразу же бросило в пот, все тело покрылось под одеялом испариной, и она поняла страшную, ужаснее всех снов правду; больше ей никогда не видеть своего Йошку!

От сознания этого она обмерла, все тело ее, руки, ноги стали холодными, как лед: стало быть, другая будет обнимать его, другая будет любить, другая… другая девица, порочная дочь Мароти, заберет его к себе в постель.

Она не могла даже дышать, только часто-часто глотала воздух, лежа в темной комнате. В окно едва заметно стала пробиваться заря, а ей хотелось, чтобы рассвет не наступил никогда.

Никогда!

О, на это она напрасно надеялась! Солнце не обращало внимания на желание сердца, оно безжалостно приближалось откуда-то на своем ретивом коне, освещая ослепительным светом все уголки земли и все темные закоулки души.

Зашевелились старики. Мать встала, босиком подошла к печке, зажгла огонь. (Пусть бы простыла да померла скорей!) Отец тоже высунул ноги из-под перины; где-то на господском дворе его ждут козлы, пила, а он все еще потягивается, прохлаждается. Только братец Андриш храпел спокойно; вчера он изрядно выпил, и вино смежило ему веки.

Но вот и он, наконец, проснулся и ни с того ни с сего сказал:

— Зовут меня выездным кучером к господину Дьярмати. Сегодня подряжусь, но не надолго.

Для всех началась жизнь, только для нее наступил конец.

17

Больше она не видела Йошку, он будто умер, будто никогда не жил на свете. Какой же большой город Дебрецен, только те и видятся в нем, кто любит друг друга. Вот ведь у них до сих пор не было часу, минуты не было, чтобы один не знал о другом. Если Йошка был свободен, то всегда сидел у Жужики, и даже если шел на работу, то первым делом чуть свет заглядывал к ней. Она знала, к кому он пошел, что делает, где работает, знала, когда он придет, ждала его, и сердце ее наперед уже радовалось, что близился час свидания.

Неужели так глуп, так глуп парень?! Да разве можно мужчине бросать девушку только из-за того, что ее мать обидела его каким-то словом? Одним-единственным словом?! «У нас-де дочь бедная, под стать бедному человеку, мы не хотим, чтобы ваши родители ее ненавидели…» Ну, а ему-то самому чем перед ней гордиться? «Даже вшей и тех не больше, чем у нас, — рассуждала Жужика. — А у меня хоть два поросенка, да ведь какие красивые, какие живые и резвые, что твои ящерицы… А у него? Только захудалая телка!..»

Но напрасны рассуждения и мечты, напрасно она ломает голову, мучается и страдает: не вернуть того, что потеряно.