Призрак в Лубло

Рыбу в тех краях едят не с тарелки, а ножом снимают с вертела по кусочкам: так она вкуснее.

Если девушка жарит своему возлюбленному рыбу, это считается лучшим доказательством её любви к нему.

Радуясь, что Шандор с таким аппетитом ест приготовленное ею кушанье, Клари продолжала напевать ему на ухо:

Чуть дыша от страха, прибежал слуга:
«С ружьями жандармы движутся сюда!»
На гнедка бетяр мой тотчас же вскочил —
К мареву умчался, даже след простыл.

Прежде, когда он пел эту песню вместе с Клари, дойдя до слов: «К мареву умчался, даже след простыл», Шандор подбрасывал к потолку шляпу и стучал кулаком по столу.

А теперь он и бровью не повёл.

— Ты что ж, разлюбил эту песню? Разонравилась она тебе?

— А что в ней хорошего? Я не бетяр! Разбойником не был и не буду. Жандармы — славные парни. Они знают своё дело. А подлый разбойник заставляет слугу стоять на страже и, завидя жандармские каски, пускается наутёк, бросив жареную рыбу, крепкое вино и хозяйку корчмы. Да вдобавок ещё хвалится тем, что удирает в привольную степь. Трусливая душонка!

— Ох, как ты изменился с тех пор, как перешёл на службу к императору.

— Изменился не я, а погода. Тулуп не перестаёт быть тулупом оттого, что его вывернешь наизнанку. Тулуп есть тулуп.

— Разве не обидно любимой девушке слушать такие дурацкие разговоры: «Тулуп есть тулуп».

— А если я лучших не знаю? Может быть, дебреценские да моравские господа, что веселились здесь ночью, развлекали тебя более приятными шутками?

— Конечно! Уж они-то не сидели здесь как истуканы. Особенно художник — парень хоть куда. Только был бы он чуточку повыше, а то мне и до подбородка не доставал.

— Вы что же, ростом мерялись?

— Да, мерялись. И я научила его плясать чардаш. Он прыгал, как двухмесячный козлёнок в хлеву.

— А пастух? Он, что же, сложа руки смотрел, как с тобой танцует венский художник, и не свернул ему шею?

— Вовсе нет! Они даже выпили на «ты».

— Впрочем, мне всё равно. Дай ещё вина. Да получше, чем эта кислятина. Ну как тут не вспомнить ещё одну старинную поговорку: «Сколько воды ни пить, пьяному всё равно не быть!»

— Опять грубишь! Разве моё вино — вода?

— Подай запечатанную бутылку!

Эта просьба для Шандора Дечи оказалась роковой: попросить бутылку, которую завозят из города, бутылку, запечатанную зелёным сургучом, с золотыми буквами на ярлыке неопределённого цвета, где изображены алые гроздья винограда, — одну из тех, что подают господам! На императорское жалованье он может позволить себе такую роскошь!

У Клари сильно билось сердце, когда она спускалась в погреб за вином, предназначавшимся только для высокопоставленных гостей.

Ей вспомнилось, как однажды в корчму забрела цыганка, которой она подарила за гаданье свои старые тряпки. В благодарность цыганка дала ей совет: «Если когда-нибудь сердце твоего возлюбленного охладеет к тебе и ты захочешь, чтобы оно запылало вновь, дай ему крепкой настойки с корнем, что называют „Адамовой головой“. От этого зелья в нём так запылает любовь, что он ради тебя гору свернёт».

Клари решила, что сейчас самое подходящее время испробовать это средство.

«Адамова голова» была спрятана у неё в сундуке.

Корень этот похож на маленького чёрного человечка: большая голова, туловище, ноги.

В старину о нём слагали много песен. Говорили, будто, когда его вырывают из земли, он подымает такой плач, что человек умирает от страха. Поэтому корень вырывали, привязывая его к хвосту собаки. Известно, что с помощью этого корня Цирцея[3] возбудила к себе безумную любовь спутников Улисса.

Аптекари называют «Адамову голову» «Атропа мандрагора» и умеют использовать её с толком. Но откуда же знать Клари, что эта «Атропа мандрагора» — яд?

3

Господа, заезжавшие в хортобадьскую корчму, ещё засветло отправились в путь.

Хортобадьская корчма называется корчмой не потому, что она стоит где-то в захолустье, под камышовой крышей, как это представлял себе художник. Это солидное каменное здание, крытое черепицей, с уютными номерами, с кухней для господ и погребком. Ему в пору стоять в центре любого города. В конце сада спокойно текут воды Хортобади, берега которой поросли камышом и ивами. Недалеко от корчмы через большой каменный мост, покоящийся на девяти быках, проходит тракт. Дебреценцы утверждают, будто мост этот потому такой прочный, что известь, применявшуюся для его строительства, гасили молоком; завистники же говорят, что известь гасили вовсе не молоком, а вином с дебреценских песчаных виноградников — этой вяжущей рот кислятиной, которая только для таких целей и годится.