Призрак в Лубло

Подъезжая к четвертой деревне, длинная вереница фаэтонов, ландо, бричек, дрожек превратилась уже в настоящую процессию, медленно извивавшуюся по дороге.

Мы перекликались, обгоняли, останавливали друг друга. У

каждого была при себе бутылка коньяку или серебряная сигарница с гербом, наполненная гаванскими сигарами.

— Тпрру! Стойте! А ну-ка, чокнемся! За здоровье невесты!

Эти родовитые господа все до одного были веселы и беззаботны. Со мною они были с первой же минуты так приветливы и обходительны, словно я всю жизнь провел среди них.

— Э-гей, Миклош (ибо мое имя – Миклош), а здорово, что ты попал сюда, в наши края! Сам бог привел тебя, брат

Данцингер, к нам. Не закуришь ли эту грошовую сигарку?

И тут же угощали меня гаванской сигарой, стоящей форинт штука. Пренебрежительно называть ее грошовой сигаркой – значит и впрямь, черт возьми, жить на широкую ногу!

Если первый экипаж останавливался, то останавливаться приходилось и остальным. Тогда все высаживались, и по кругу пускались коньячные бутылки. Богоци настойчиво просили изобразить тявканье собаки; он сначала отнекивался, но как только ему сказали, что я хотел бы послушать его, старик не заставил себя дольше упрашивать и принялся лаять, да так натурально, что мопс госпожи Недецкой, которого хозяйка повсюду таскала с собой, начал тявкать ему в ответ.

Поскольку я был единственным новым человеком в этой компании, все старались мне угодить, даже госпожа

Слимоцкая послала мне конфет с одним из Прускаи, остановившимся перед ее фаэтоном немножко поболтать.

— Поехали, поехали, господа! – кричал Чапицкий.

— Ого-го, жених уже проявляет нетерпение!

— А ведь до вечера еще далеко.

— Ну, еще глоток!

Слева от нас, среди дубов и сосен, белел флигель усадьбы, крытый красной черепицей. На повороте дороги показался всадник.

— Ур-ра! – раздалось множество голосов, – Пишта Домороци! Подождем Домороци!

— Правильно, подождем!

— Есть еще коньяк?

— Наверно, у Пишты найдется.

Итак, мы стали ждать Домороци, имя которого обладало чудодейственной силой. Даже дамы вышли из своих экипажей и расположились в кружок, прямо на дороге, словно весь комитат Шарош представлял собою один большой салон.

Из придорожного березняка выпорхнул целый фазаний выводок: один из Кевицких мгновенно достал из экипажа ружье и протянул его мне.

— Не хочешь ли пострелять, amicenko53?

— Нет, благодарствуй.

— Тогда я разделаюсь с ними.

Он кинулся в березняк, вспугнул фазанов, подстрелил одного и с триумфом вернулся, неся добычу.

Барышни Слимоцкие, закрывши личики руками, расплакались при виде окровавленной птицы; их мамаша пожурила Кевицкого:

— Оставьте нас, безжалостный тигр! Ида, возьми обратно свое обещание танцевать с Кевицким вторую кадриль.

— Хорошо, – покорно согласилась Ида.

Кевицкий печально склонил голову, как средневековый рыцарь, удаляемый королевой в изгнание.

Появившийся в эту самую минуту цыган с двумя цыганятами пришелся как нельзя более кстати.

— На, возьми, – сказал Кевицкий, протягивая цыгану птицу.

Цыган осклабился, понюхал фазана и, убедившись, что он свежий, удивленно взглянул на Кевицкого.

— Твой, – кивнул тот, – Забирай фазана, забирай!

Между тем один из братьев Прускаи и, если не ошибаюсь, Видахази (ибо я плохо помню имена присутствовавших), чтобы не терять даром времени, играли десятифоринтовыми кредитками в чет-нечет. Нужно было отгадать последнюю цифру номера серии. Они проигрывали и выигрывали с улыбкой на лице, так, словно то были два

Ротшильда, даже не ради денег, а просто шутки ради, из

53 Дружок, дружище ( испорч. лат.).

любопытства, желая узнать, кому больше везет. Впрочем, проиграть – это только хорошо, ибо невезение в картах судьба нынче легко может компенсировать успехом у женщин!

Наконец подъехал Домороци, красивый, рослый блондин, воплощение веселости и жизнерадостности. Едва он заметил, что друзья ждут его, как пришпорил своего горячего гнедого (достоверно известно, что матерью этого жеребца была Блэкстон, знаменитая кобыла князя Меттерниха) и быстро догнал нас.

Прибытие Пишты было встречено шумными приветствиями и радостными восклицаниями. По всему было видно, что он любимец общества. Даже девицы и те обращались к нему на «ты». Каждый спешил что-нибудь сказать ему; его буквально разрывали на части.

Но Домороци, как и все эти любезные шарошане, прежде всего заметил меня, новичка в их обществе, и поспешил представиться;

— Иштван Домороци.

— Потомок вождя Тёхётёма, – добавил стоявший рядом со мною Богоци.

Я тоже пробормотал свое имя.

— Оставь, – проговорил, смеясь, Домороци, – я уже знаю тебя по портрету и ни за какие блага не пожертвовал бы счастьем лицезреть тебя в натуре.

Наконец мы все-таки тронулись по направлению к

Ортве, где проживал отец Чапицкого; по правде говоря, я не удержался от язвительного замечания.

— Пожалуй, это уж слишком, – сказал я Чапицкому. –

Видно, прочие благородные витязи, пришедшие с Арпадом, остались бездетными и только жены вождей произвели на свет мужское потомство.

— Видно, так, – устало отозвался Чапицкий и замолчал.