Призрак Збаражского замка, или Тайна Богдана Хмельницкого

Историк стоял у входа на платформу, не чувствуя холода. Риск быть опознанным и задержанным никуда не делся, но наклеивать бороду он не стал. Кроме него электричку ждали несколько местных селян, которым было дело только до своих больших корзин с пищащими цыплятами и нехитрым скарбом. В 14.40 состав из пяти вагонов притормозил у платформы, открыл зашипевшие двери, забрал пассажиров и, быстро набирая скорость, покатил на юг.

В вагоне были свободные места, и Максим сел у тамбура так, чтобы не бросаться в глаза. До Ужгорода ехать было рискованно, а двадцать пять километров до Мукачево поезд должен был проехать за полчаса, с остановками в Сваляве и знаменитом Чинадиево. Там историк собирался выйти, понимая, что в Мукачево на платформе обязательно будет дежурить наряд полиции. Однако найти телефон-автомат и позвонить в Раду сотнику Богдану Бульбе можно было только в Мукачево. Ноги, слава богу, перестали дрожать. Максим сидел в высоком самолетном кресле, повернувшись к окну так, чтобы не было видно его лица.

Вот и Свалява. Работая над «Дракулой», историк несколько дней прожил в его курортной Поляне Квасова, хаотично застраиваемой отелями и пансионатами без единого дерева. Максим с удовольствием пил чудесную воду в течение пяти минут после ее выхода на поверхность из каменных глубин. Минеральную воду теперь выпускали все, кому не лень, буравя скважины в карпатских горах везде, где можно и нельзя, не беря в расчет, что земля не успевает насытить ее нужными людям минералами. В свалявской Поляне была отличная вода, но ее застраивали слишком быстро, превращая изящную впадину в горах в муравейник.

Максим полностью пришел в себя после скачки на ВМХ и держался настороже, думая, как затеряться в Мукачево понадежнее. Ему очень не хотелось опять вляпаться и подвести доверившегося ему брата Винцента и память Богдана.

За два последних года московский историк работал в музеях и архивах Киева, Харькова, Днепропетровска, ставшего Днепром, Черкасс, Полтавы, Чернигова, Кировограда-Кропивницкого, Житомира, Львова, Запорожья, Ужгорода и, конечно, в родных Сумах, шляк бы их потрафил в том виде, в каком они после десятилетнего перерыва предстали перед Максимом.

Город с сотнями тысяч жителей на когда-то веселом Сейме выглядел как после бомбежки и блокады, как, впрочем, и многие другие областные центры, чье начальство воровало без удержу так, что дым валил из ушей. Полгода в них везде лежали огромные кучугуры снежной грязи, которые никто не убирал, в лучшем случае скидывая их с дорог на тротуары. Сами заваленные пешеходные дорожки были выбиты вщент и не видели ремонта с семидесятых годов прошлого века, и пешеходы по проложенным ими тропинкам брели по своим делам как могли. Дворы многоквартирных домов были огромными и глубокими лужами, и жильцы попадали в их подъезды вдоль по стенкам, стараясь не сползти с узеньких дорожек.

Магазины, кроме нескольких сетевых маркетов, во избежание тотального воровства были с продавцами, никуда не торопившимися и создававшими большие очереди. До обеда нигде не было возможности разменять хотя бы двести гривен, а надписи на магазинах не соответствовали их содержанию, да и самих продуктовых лавок в исторических центрах почти не было. У Максима сложилось впечатление, что их, как в Черкассах и Кировограде, открывали по кварталам, один на несколько тысяч человек, чтобы устанавливать любые безобразные цены.

Отделов овощей и фруктов в магазинах почти не было, их можно было купить на уделанных рынках, работавших только утром с выходными. Сами рынки были заняты едва на треть и торговали по команде тем, что им давали. В результате, например, в августе, рынки были завалены помидорами и малиной, но не имели яблок и слив, не говоря уже об элементарной зелени. Торговаться на рынках было не с кем, так как нанятые в киоски люди продавали свой ассортимент по ценам, установленным их хозяевами-посредниками. Яйца продавали россыпью, без упаковки, которую кое-где можно было взять по три гривны на десяток, летом обычно тухлые, поскольку лежали навалом на жаре. Хорошее сало или мясо, исключая обколотую бройлерную курятину, можно было купить только в районах, и Максим с удовольствием вспоминал отличный миргородский рынок напротив санаторного комплекса. Уличенные в продаже тухлого или лежалого товара продавцы все как один вели себя нагло и огрызались, что теперь все так торгуют, вернее, втюхивают. Фермерских машин с овощами, фруктами, молочными продуктами и свежим мясом у крупных магазинов и рынков почти не было, и они с разным успехом пытались торговать в жилых районах, опасаясь задержания за якобы незаконную торговлю.

Никто не хотел понимать, что они дружно рубят сук, на котором сидят. На вопрос Максима, почему половина рыночных лавок и первые этажи домов обклеены объявлениями об аренде помещений, в которых недавно работали магазины, ему отвечали, что все креативные работники уехали в Европу гастарбайтерами или сиделками. Историк, прекрасно знавший, что никто и нигде нас без денег не ждет, кроме родины, только расстроился.